Я ходил на Лыбидь каждый день, как всегда, но вновь я увидел ее лишь через несколько дней, когда почти убедил себя в том, что схватил тем вечером «белочку». Я уже выпил полпакета вина и сидел у воды, когда вдруг почувствовал ее запах – земля и земляника, – и сразу же понял, что сейчас появится она, и почему-то в груди моей защемило, приятно, как будто сейчас появится что-то родное, вслед за этим запахом, и она пришла сразу, уже не проходила мимо, а прямо ко мне, подошла, остановилась и смотрит, и рот чуть кривится в усмешке, наверное, подумал я, она тоже хотела меня видеть.
– Еще не пьяный, наверное? – и чуть больше улыбается, и я вижу, что в глазах уже нет тумана, как в первый раз, и я тоже хочу улыбнуться, но не позволяю себе, держу марку, хочу быть серьезным, чтоб знала, что я такой и есть.
– А может ты хочешь присоединиться? – спрашиваю. – Так я сейчас схожу и куплю еще, и ты мне расскажешь, где была эти дни почему я тебя так долго ждал.
Я наливаю то, что осталось, и мы молча пьем.
– Не могла я, што делать. Говорила же, привязанная я. Вот как смогла, так и прибежала. К вам.
– Ну тогда я, по ходу, тоже сбегаю. Не пропадай, а то буду искать.
И пока я ходил за вином, я заново убеждал себя в том, что это не «белка», что второй раз подряд такого не может быть и что это есть реальность, которую надо принять. Пусть будет, как есть, говорил я себе, потому что иначе можно сойти с ума, пусть будет она, и эта речка, и дома тоже пусть будут, и я среди всего этого тоже.
В тот раз она мне рассказала о себе. Мы сидели на парапете, под ногами текла вода, рядом что-то шептала плакучая ива.
– Я как-то пошла к Богу, в церкву. Ставила свечу, образа целовала. Спрашивала я, почему страдаю? В чем моя вина? Ведь не грешила я, всегда праведной была. В селе своем, когда матуся и тату живы были, тоже в церкву ходили. Люди меня такой сделали, а на мне вины не было. И когда я уже выходила, он мне сказал. Бог. Он сказал: «Терпи». Я знаю, шо терпеть надо всегда. Но не пойму почему. За што? За чьи-то грехи, за своих родичей старых, которых и не знаю? Я терплю. Но я всегда себя спрашиваю – где справедливость? Ведь Бог должен быть справедливым, он не наказывает своих детей без вины, он любит своих детей. Бог любит всех. Значит ли это, што я шо-то сделала плохое, а сама этого не знаю? Но я просто не успела сделать греха, я была маленькая…
Женька родилась на селе в ста верстах от Киева. У нее были родители и два младших братика. Она помнила, как ей приходилось сидеть с ними, приглядывать, пока родители работали у барина на дворе. И все было хорошо, пока не начался голод. Один год, потом второй год был неурожай. А ведь на селе все зависит от земли, от ее плодов. Это еда, это жизнь. Есть стало нечего, люди пухли от голода. Ей уже было пятнадцать, когда умерли братья. От голода. Кожа, кости, вспученные животы. Однажды она зашла в их комнатку, потому что нашла две картошки, и она хотела дать им поесть, только уже было поздно. Они лежали мертвые, разом, полуобнявшись, и кожа настолько сильно обтягивала их черепки, что был виден оскал полуоткрытых ртов. У нее организм оказался крепче. Она выжила, хотя ее тогда постоянно шатало от голода и она стала худая как щепка.
– Тату сказал, шо нельзя тебе здесь, помрешь скоро. Как братики. Дал хлеба краюху, картошки и сказал: иди в Киев. Город большой, там не пропадешь. Благословил меня.
Шла она две недели. По дорогам, через села, еда закончилась, побираться стала. Но особо никто не давал, везде люди пухли от голода. Ела листья, корешки, веточки от деревьев жевала. Как дошла до Киева, упала на окраине, сил не было. Так и лежала, пока собаки не прогнали. Пошла дальше, до вокзала дошла, а там церквушка. Народу много было, она села среди них. Хотела помолиться, лечь и умереть. Люди пожалели, дали еды. Тётенька какая-то спросила, откуда она и куда идет. Она сказала, что некуда идти. И та тётенька сказала, что ей жалко ее, и она возьмет ее к себе, будет у нее кров над головой и еда. А как поправится, так и к делу ее пристроит.
– Так я попала к мамаше. Она специально ходила на вокзал, по церквам, искала таких как я. Бездомных, голодных. Што ж, отмыла она меня, кормить стала. Документ мой сразу забрала, без документа я вообще никто стала. Женька просто. Ну а потом пристроила, как и говорила. Когда я поправилась. Пристроила на Яму. И пикнуть я уже не могла, ничего не могла. Как узнала, што делать надо, што с мужиками спать, обомлела я. Дурно стало. Непорченая я была. В церкву ходила. А их много таких, как мамаша. Они на этом гроши имеют. Документ забирают, бывает запирают, не кормят, пока не сломится девка. А как сломится, она готова идти по рукам, тогда на ней можно зарабатывать. Вот и я так попала.