Служба уже давно закончилась, а Роже все еще стоял на коленях у решетки хоров. В продолжение божественной литургии добрая настоятельница не спускала глаз с племянника и видела, какой глубокий восторг выражался на его лице всякий раз, когда возобновлялось пение. Поэтому она ожидала Роже у выхода из церкви, дабы похвалить за ту благотворную перемену, что совершилась в нем за последние годы, в чем она больше уже не сомневалась, ибо убедилась в ней собственными глазами. Вот почему она нисколько не была удивлена, когда Роже попросил разрешения ненадолго удалиться в свою комнату, чтобы немного прийти в себя после религиозных восторгов, которые он только что пережил. Достойная настоятельница не только дала свое согласие, но, движимая чувством восхищения перед столь глубоким благочестием, чуть было не попросила юного неофита благословить ее. Шевалье оставил тетушку под впечатлением этого чувства и медленно удалился к себе; но едва он запер дверь, дважды повернув ключ в замке, как тотчас же подбежал к окну и отворил его.
В саду было полным-полно юных девушек; они, подобно пчелам, перебегали от одного цветка к другому и при этом сразу же обнаруживали свою скромность или же гордый нрав: одни сплетали гирлянды из ромашек, барвинков и фиалок, другие плели венки из роз, тюльпанов и лилий.
Вдали от юных девиц, рассыпавшихся по всему саду и походивших на искусственные цветы среди настоящих, прогуливались две пансионерки; они о чем-то беседовали тихими голосами и время от времени тревожно оглядывались по сторонам, как будто хотели убедиться в том, что их никто не подслушивает. Одна из них была Констанс. Вскоре они оказались спиной к окну, у которого стоял Роже, и шли теперь по аллее, упиравшейся в монастырскую стену; было очевидно, что, дойдя до конца этой аллеи, они вернутся по ней же назад. Именно так и случилось. Обе девушки разом обернулись, Констанс машинально подняла глаза к окну и тотчас узнала Роже. Она не могла сдержать своего изумления, и у нее вырвался возглас, в котором прозвучали удивление и радость.
Шевалье увидели — это было все, чего он хотел; он отпрянул от окна и отошел в глубь комнаты.
Констанс так пронзительно вскрикнула, что все подруги сбежались, окружили ее и стали расспрашивать, отчего она так громко закричала. Девочка, опустив головку, поникла, точно цветок на стебле, и ответила, что споткнулась о камень, лежащий на дорожке, и ушибла ногу, а в первый миг ей даже показалось, будто она ее вывихнула.
Еще немного — и бедная Констанс испытала бы неприятные последствия своей выдумки: ей угрожала опасность подвергнуться осмотру монастырского врача, потому что два десятка услужливых подруг вызвались тут же сбегать за ним. Однако она искренне уверяла их, что больше не испытывает ни малейшей боли, и собравшиеся вокруг юные девицы стали одна за другой отходить от нее, подобно пташкам, которые поочередно улетают, и уже через несколько мгновений они снова рассыпались по саду. Констанс осталась вдвоем со своей подружкой.
Тотчас же взоры обеих девочек медленно поднялись к окну, и Роже ясно понял, что между этими двумя невинными созданиями в белоснежных платьях нет тайн. Тогда он снова подошел к окошку, озаботившись остаться в тени, чтобы его могли разглядеть только те, кто знал, что он тут. Констанс оперлась на руку своей задушевной подруги и мило покраснела. Потом она выпрямилась, тотчас же нагнулась и стала собирать анютины глазки; составив небольшой букет, она прицепила его себе на грудь, и теперь темно-фиолетовое пятно резко выделялось на ее белом платье. Затем, немного погуляв, обе девочки направились в монастырь. А еще через минуту Роже услышал легкие шаги в коридоре; он подбежал к двери, быстро распахнул ее, но было уже поздно: юноша успел лишь увидеть, как две сильфиды, две тени, два призрачных существа исчезли в конце галереи. Однако возле его двери — как единственное доказательство того, что здесь побывали обе пансионерки, — лежал букетик анютиных глазок, тот самый, который несколько секунд назад он видел на груди Констанс.
Роже бросился к букетику, покрыл его множеством поцелуев, и тотчас же он услышал шаги: полагая, что племянник уже оправился после благочестивых волнений, тетушка пришла звать его к завтраку. Шевалье быстро сунул букетик за пазуху и поспешил навстречу достойной настоятельнице.
Ничего не придает нам столько отваги, сколько сообщает удача. Роже уже видел, правда, издали, Констанс, и она узнала его. Он прижимал к своему сердцу букетик, который она носила на груди; это было больше того, на что он сперва надеялся, и тем не менее теперь этого ему было уже мало. Юноша хотел оказаться возле Констанс, ему не терпелось поговорить с нею, а потому он ожидал первого же подходящего случая, твердо решив не упустить его, если только он представится. И добрая аббатиса сама дала ему такую возможность.
Как понимает читатель, разговор между Роже и его тетушкой состоялся из ее непрестанных вопросов и его ответов. Сперва вопросы настоятельницы касались барона и баронессы, затем их арендаторов, затем их земель; потом начались вопросы о ближайших соседях, неких Сенектерах, от Сенектеров перешли к Шемиле, наконец, после Шемиле добрались и до семейства де Безри.
— Ах, Боже правый! — воскликнул Роже, услышав эту фамилию. — Как хорошо, любезная тетушка, что вы напомнили мне о поручении, я было о нем совсем позабыл… Дня за три или за четыре до моего отъезда в Шинон я повстречал на охоте виконта де Безри; узнав, что я собираюсь навестить вас, он попросил меня захватить письмо для его дочери… И, клянусь честью, я теперь даже не помню, куда подевал это письмо, а ведь он прислал его за день до моего отъезда.
— О Господи! — воскликнула добрая настоятельница. — Только бы ты не потерял его. Бедная девочка после возвращения из дому все время грустит, и письмо от родных послужило бы для нее утешением.
— Не тревожьтесь, тетушка, — отвечал Роже, — я найду его, должно быть, оно в моей сумке. Но вообще-то, если мадемуазель де Безри грустит, надобно дать ей куклу, ведь она, мне кажется, совсем еще дитя.
— Видите ли, господин разумник, — возразила настоятельница, — на сей счет вы как раз и заблуждаетесь: мадемуазель де Безри за последний месяц превратилась в юную девушку. Не знаю, что именно произошло с нею во время пребывания в родительском доме, но одно я твердо знаю: она за это время сильно переменилась!
— Да я ведь сидел с нею рядом за ужином у нас в замке всего каких-нибудь восемь или десять дней назад, — возразил Роже, — и уверяю вас, тетушка, не заметил ничего такого, о чем вы толкуете.
— Ладно, ладно, — отвечала добрая настоятельница, — ступай-ка лучше к себе и поищи письмо; я приглашу сюда Констанс, и ты сам все увидишь.
— С превеликим удовольствием, — сказал Роже, поспешно наклоняясь за упавшей на пол салфеткой, ибо он почувствовал, как вся кровь прихлынула к его лицу, и понял, что если тетушка ненароком бросит на него взгляд, то краска на лице сразу же выдаст его, — с превеликим удовольствием, тетушка. Но только, если позволите, после завтрака, — прибавил он, сделав усилие над собой.
— Да, да, завтракай, милый, завтракай спокойно. В твоем возрасте это дело важное, я знаю; но только очень прошу тебя, постарайся непременно разыскать письмо, поверь мне, если оно затеряется, бедная девочка будет в отчаянии.
— Ну, письмо непременно отыщется, дорогая тетя! Будьте покойны, я, кажется, даже вспомнил, где оно у меня спрятано.
— Рада это слышать, — сказала аббатиса. — Милые мои девочки, я так их люблю!
— Ну что ж, тетушка, — продолжал шевалье, — я не хочу больше оттягивать удовольствие, которое, как вы полагаете, доставит мадемуазель де Безри письмо от родных. Пошлите за нею, а я тем временем пойду и разыщу это послание.
И Роже вышел из комнаты с таким безразличным видом, что, если бы у настоятельницы и были какие-либо подозрения, она бы отбросила их, столкнувшись с подобным апломбом племянника; однако она была далека от всяких подозрений. Так что шевалье удалось ловко провести ее.