ответ они только лукаво улыбнулись, потом г-н д'Ангилем с насмешливым видом покачал головой и, положив руку на плечо наставнику сына, сказал:
– Ах, аббат, аббат! Вы воспитали Роже ужасным сорванцом!
Барон не переставал лелеять в душе заветный план: он мечтал породниться с семейством де Безри. А баронесса только прошептала:
– Констанс и в самом деле прелестная девочка, я была бы счастлива назвать ее своей дочерью.
– Во всяком случае, – изрек аббат Дюбюкуа, – надеюсь, свадьба состоится не раньше, чем мой воспитанник закончит курс обучения.
Барон и баронесса рассмеялись; смеялись они и над собой, но главное – над аббатом. Действительно, строить такого рода планы, когда мальчику еще не исполнилось пятнадцати лет, а девочке минуло всего двенадцать, было сущим безрассудством, это противоречило здравому смыслу. Поэтому барон первый переменил разговор, заметив:
– Время – великий учитель; предоставим же ему решать, а сами потолкуем о чем-нибудь другом.
И они заговорили о виконте де Бузнуа.
Утро давно прошло, а Роже все не показывался. Наконец часа в два пополудни, когда все уже готовились сесть за стол, чтобы пообедать, он вошел в гостиную сконфуженный, повесив нос и с покрасневшими глазами. Барон и баронесса обменялись быстрым взглядом, который, казалось, говорил: «Черт побери! Вот досада! Похоже, дело-то не клеится».
Шевалье сел за стол, но к еде не прикасался, что красноречиво говорило о его крайней озабоченности. После обеда он сперва устроился возле матери и начал приводить в порядок свою личную библиотеку, состоявшую из трех десятков томов, взятых в библиотеке замка; затем он вышел вслед за бароном из дома и стал прохаживаться возле огорода; после этого Роже, по-прежнему не произнося ни слова, вернулся в гостиную и прервал молчание лишь для того, чтобы пожаловаться на сильную головную боль и попросить разрешения уйти спать пораньше, что, как нетрудно догадаться, ему было позволено без всяких возражений.
Однако, войдя к себе, шевалье совсем позабыл, что его комната расположена прямо над спальней баронессы и скрипучий пол выдает каждое его движение. Всю ночь он мерил шагами комнату: по примеру «мнимого больного», он ходил то вдоль, то поперек. Барон и баронесса прислушивались к каждому его шагу.
– Вот и еще одна надежда полетела ко всем чертям! – в сердцах сказал барон д'Ангилем. – Мы потерпели поражение от господ де Безри.
На следующее утро г-н д'Ангилем первым делом отправился на конюшню и увидел там Кристофа, который с важностью жевал овес. Затем барон пошел на кухню и, подняв голову, убедился, что все три охотничьих ружья висят над очагом. Стало быть, Роже еще не выходил из дому. Да, Роже спал. В его возрасте, как бы человек ни тревожился, натура властно берет свое: ему надо спать, ему надо есть.
Итак, шевалье проспал до девяти часов утра; в девять он спустился к завтраку, глаза у него опухли, лицо побледнело.
И тем не менее он спал на два часа больше, чем накануне. Дело в том, что существует огромная разница между бессонницей, вызванной радостью, и бессонницей, порожденной горем.
Роже принялся за еду; в это время дверь в столовую отворилась и неожиданно появился Контуа, камердинер виконта де Безри, с письмом в руке. Шевалье узнал его и сначала покраснел, затем побледнел; наконец, видя, что лакей направляется к барону, юноша встал из-за стола и поспешно ушел в свою комнату.
Несмотря на то что барон д'Ангилем почитал себя философом, он с трепетом распечатал письмо, о содержании которого догадывался. К тому же Контуа напустил на себя весьма важный и торжественный вид. А ни то ни другое не предвещало ничего хорошего: всегда можно догадаться о характере послания по физиономии вручившего его посла.
Затем барон перевел глаза с лица Контуа на письмо виконта и прочел нижеследующее:
«Милостивый государь и любезный сосед!
Я пишу настоящее письмо, дабы пожелать Вам того, чего Вы сами себе желаете, и передать нижайший поклон
от г-жи де Безри и от меня самого Вам и баронессе. Мы с
величайшим огорчением вынуждены сказать несколько
малоприятных слов по поводу поведения Вашего сына
шевалье Роже Танкреда: вчера я застал его в самом ук-
ромном уголке нашего парка на коленях перед нашей до-
черью мадемуазель Констанс де Безри, он целовал ей руки