Зачем он напомнил? Сейчас, холодной ночью на рассвете весны, на пороге будущего, в котором было темно, воспоминание о том лете причинило Лексию боль.
– Ларс, – сказал он, – ты представить не можешь, как я тебе благодарен. За всё. Если бы не ты, я бы ни за что не разобрался, что делать и как жить дальше.
– Да брось, – отмахнулся Халогаланд. – Не могу оставаться равнодушным, когда кто-то рядом одинок и растерян. И, в конце концов, – он улыбнулся, – мы ведь с тобой не чужие, правда? Подумать только, я двадцать лет жил и знать не знал, как здорово иметь братьев…
Он вздохнул, и его улыбка померкла.
– Жаль только, что ты неудачно выбрал время. Боги, сколько я себя помню, этот мир был совершенно прекрасным местом, и именно сейчас, когда ты здесь, ему вздумалось взбрыкнуть! Не слишком гостеприимно с нашей стороны, как считаешь?..
Лексий помолчал, глядя в огонь.
– Ты всегда точно знаешь, что происходит, – наконец заговорил он. – Скажи, насколько всё паршиво?
Ларс неопределённо повёл плечами.
– Люди покидают Урсул, – просто сказал он. – Кто-то даже готов, пока не поздно, бежать в Пантей, лишь бы не оставаться под каблуком у Регины Локки. Ни здесь, ни в Леокадии никто уже всерьёз не верит в другой исход…
Он кивнул в сторону виднеющихся поодаль огней.
– Там, внизу, полно тех, кто кричит, что бежать из столицы, пока она не сдана – предательство и трусость, но я не боюсь признаться: мне спокойнее оттого, что моя семья больше не в Урсуле и, если понадобится, сможет быстро оказаться где-то ещё… – Ларс выпрямил спину, потянулся и совсем другим тоном добавил, – Надо будет написать им письмо. Если обоз из Урсула до нас доберётся, они всяко заберут почту…
– Передавай от меня привет, – сказал Лексий. – Хотя твои, наверное, меня уже и не помнят…
Халогаланд рассмеялся, запрокинув голову.
– Шутишь? Да после встречи с тобой Александра до сих пор отзывается только на Сашу!..
Он замолчал на минуту, запустил пальцыв в волосы и вдруг негромко сказал:
– Знаешь, мне не страшно. За себя так точно. За последние годы я столько думал о смерти, что мне до тошноты надоело её бояться. Если честно, в каком-то смысле мысль о том, чтобы умереть завтра, кажется не такой плохой… потому что это лучше, чем не знать. Лучше, чем дотянуть до тридцати, понимая, что всё равно не увидишь старости. Каждый день метаться между «пожалуйста, пожалуйста, лишь бы ещё не сегодня» и «я больше так не могу, поскорее бы»…
Ларс вдруг улыбнулся чему-то.
– Если я и жалею, то только об одном. Мама выписала из Пантея луковицы каких-то совершенно потрясающих тюльпанов, девочки сажали их перед домом… Обидно было бы не успеть увидеть, как они зацветут.
Лексий хотел сказать ему, что восхищается его мужеством. Восхищался с того самого лета. Что-…
– Ох, извините, надеюсь, я не прервал вас на самом трогательном месте?
У Элиаса ки-Рина было множество талантов – например, говорить «извини» таким тоном, словно он с радостью сделал бы всё, за что просит прощения, ещё раз.
– Сказал Жеребёнку всё, что хотел? – осведомился Ларс.
– Возможно, даже больше, – хмыкнул Элиас, устраиваясь с ним рядом. – И знаешь что? Ты следующий, – он искоса взглянул на Лексия. – Ки-Рин, иди пока поразвлекай Уту. Я обещал прислать тебя, а то что он там один.
И правда, не дело.
Лексий без споров и ревности оставил ребят беседовать наедине. Он нашёл Тарни там, откуда костёр казался не больше свечки, около огромного камня, в незапямятной древности оставленного здесь ледником. Закутавшись в плащ, Жеребёнок стоял, прислонившись к валуну плечом, и смотрел на мутное небо.
Когда Лексий приблизился к нему, Тарни даже не повернул головы.
– Повержены боги, – произнёс он вполголоса, – у нас больше нет царей, и миром теперь владеет седой борей среди сосен и скал. Здесь каждый сам за себя или против всех, и ночью от чёрной крови дымился снег…
– … и рассвет не настал, – негромко продолжил за него Лексий.
Он узнал бы эти слова, даже разбуженный среди ночи. «Знамение власти». Он вдруг вспомнил: их гостиная в школе тогда, два года назад, и Танирэ, звенящим, как струна, голосом декламирующий вот эту самую предпоследнюю песнь. В тот день Жеребёнок сдавал свой экзамен; Лексий спросил у Брана, можно ли ему остаться послушать, и Бран сказал: «Тебе стоит спрашивать не у меня», а Тарни покраснел и кивнул…
Единственный из них четверых, он рассказал всю поэму до конца с первой попытки. Лексий помнил, как слушал его голос, не разбирая слов, и переживал, не споткнётся ли он, сильнее, чем некогда за себя…