Регина неуверенно поднялась на ноги. Её белая накидка была вся в проталинах пятен, к левой щеке прилипли комья грязи. Гвидо выпустил Амалию и встал, готовый защищать её, если придётся.
Сестрица даже не посмотрела в его сторону: её затуманенный ошалевший взгляд был прикован к Огнептице. В серых глазах отражался недобрый блеск огня.
– Ты знал, что она так может?! – восхищённо выдохнула Регина. – Про́пасть! Тысяча пропастей! Мы ведь с тобой снова союзники, правда? Конечно, ты же мой брат, ты точно меня не-… Постой, но что она творит? Всевидящие!.. Ты можешь ей управлять? Скажи ей, чтобы жгла не моих людей, а сильван! Ты ведь-…
И тут Гвидо сделал что-то, о чём мечтал уже много лет: он размахнулся и влепил этой женщине звонкую пощёчину.
– Заткнись! – рыкнул он, и, ошеломлённая, Регина и впрямь замолчала. Даже не попыталась гневно заорать или ударить его в ответ. Должно быть, она пока не до конца пришла в себя – что ж, правильно сделала. На то, что творилось вокруг, в здравом уме лучше было не смотреть…
Гвидо ударил Регину не только потому, что больше не мог её терпеть. Он пытался думать, а её болтовня мешала. В нём наконец проснулся волшебник, собранный и логичный. Неважно, как они к этому пришли; важно, что у мира появилась большая проблема. И нужно было что-то с ней сделать.
Вот только он был бы проклят, если бы знал, что.
Лексий увидел его издали. Он был… как скала в штормящем море: вокруг кричали и куда-то бежали, а Рад стоял и, запрокинув голову, смотрел на кружащую в вышине Огнептицу – равнодушно, словно на чайку над Невой…
Лексий тысячу раз повторил себе, что генрих не заслуживает имени его друга, но сейчас, здесь, его нужно было позвать, и, вопреки всем доводам рассудка, у волшебника всё равно вырвалось:
– Рад!..
Тот обернулся, посмотрел без удивления и пошёл ему навстречу. Лексий остановился и, пытаясь отдышаться, принялся шарить по карманам. На мгновение он подумал было, что потерял кольцо, и его сердце пропустило удар, но оно нашлось. Лексий кинул кольцо Раду, и тот поймал, почти не глядя. Ни о чём не спросил. Впервые в жизни Лексий был счастлив, что он генрих, которому всё равно, и что не надо никому ничего объяснять.
– Это твоё, – сказал он. – Послушай, ты сможешь успокоить этих людей? Хотя бы часть? Их нужно собрать вместе и соврать, что всё под контролем. Честное слово, вот это всё совсем никуда не годится.
Рад кивнул.
– Я попробую, – ответил он так невозмутимо, словно каждый день занимался утихомириванием паникующих толп. Иногда он бывал таким и до обручей. Какой смысл поддаваться чувствам, когда дело не ждёт?..
Да. Лексию тоже стоило это помнить.
– Рад, – сказал он, – можно мне попросить тебя о чём-то? Да, я… помню, что за время нашей дружбы и так уже превысил все лимиты просьб… Но это последняя. Самая-самая. Обещаю.
– Валяй, – пожал плечами генрих.
Ну же, давай. Это нужно сделать, чтобы идти дальше со спокойным сердцем…
– Лада, – выдохнул Лексий. – Я очень боюсь за Ладу. Пожалуйста, если ты сможешь… да, знаю, ты будешь в Оттии, а она-… Но если всё-таки сможешь, пожалуйста, присмотри за ней, ладно?
Рад одарил его долгим, бесстрастным взглядом.
– Что ты задумал? – наконец спросил он.
Лексий посмотрел на небо.
– Мне кажется, я знаю, что делать с этой штукой.
Слава богам, Рад не спросил «И что же?». Лексий не был готов произнести это вслух.
– Хорошо, – просто сказал Рад. – Удачи.
Когда он развернулся, чтобы уйти, Лексий вдруг до боли ясно понял: если не сейчас, то уже никогда. Если не сейчас, то уже всё, уже-…
– Постой! – окликнул он раньше, чем подумал.
Рад остановился и взглянул на него с немым вопросом.
Лексий выдохнул сквозь пересохшие губы и понял, что все слова куда-то делись. Так бывает. Иногда ты так устаёшь, что не можешь уснуть. Хочешь сказать столь многое, что теряешь дар речи.
Послушай, я не буду ни за что просить прощения. Я сейчас не хочу говорить о своей вине. Я хочу говорить о тебе.
Пожалуйста, ты просто знай, что ничего не изменилось, ладно? Что ты всегда был моим лучшим другом и всегда будешь. Что с того, что последнюю пару лет мы были далеки? Это часто случается с друзьями детства. Дети растут, у каждого своя судьба, и это правильно. Просто знай, что ты не стал значить для меня меньше. Даже теперь. Я пытался перестать думать о тебе как о тебе, потому что так было бы куда проще, но, в конце концов, даже мёртвых забывают не сразу, а ты ведь-…
Не знаю, может, я кажусь парнем, не помнящим добра, но, клянусь, я помню всё. Помню, как мальчишки изводили меня в первые дни в новой школе, а ты сказал им: «Оставьте его в покое», и они оставили. Помню, как весной, когда становилось тепло, мы гуляли допоздна, и ты всё равно успевал сделать уроки и дать мне списать. Помню, как ты читал какого-нибудь «Хоббита» или «Хроники Нарнии», а я смеялся, потому что тогда чтение казалось мне на редкость бестолковым занятием… Как ты думаешь, наверное, филфак стал моей кармической расплатой, да? Я помню, как ты не давал мне отчаяться, когда я проваливал экзамены, расставался с подругами, ошибался и уставал. Помню, как… мы вместе ехали в Питер, и мне казалось, что вот сейчас-то начнётся жизнь… и как твоя мама провожала нас на вокзале и обняла меня так, как уже много лет не обнимала моя. И как потом ты сказал мне, что её больше нет, сказал так ровно, как может только человек, горе которого способно разорвать любые обручи, и как я отчаянно искал слова, от которых тебе стало бы не так больно… и как их не было, этих слов.