– А давай еще споем, Сильви! Это было здорово!
– Хорошо, – согласилась она.
И завела песню хорошо мне знакомым голоском:
Под луной золотой
Для нее всё живет.
Лишь о ней об одной
Грезит всё и поет.
Коль ее не иметь,
Все слова, что ты знал, –
Лишь звенящая медь
Да гремящий кимвал. <13 [13]>
И тут случилось одно из самых прекрасных открытий того года: я услышал голос Бруно. Его партия была коротка – всего несколько слов:
Это чудо – любовь!
И только любовь!
От простой, но чарующей мелодии у меня защемило сердце. Я чувствовал благоговение, трепет, наверное, почти как Моисей, когда он услышал слова «Сними обувь свою, ибо земля, на которой ты стоишь – свята». Образы детей поблекли и стали призрачными, как мерцающие метеоры. Голоса их слились в чарующей гармонии. Они повторили дуэтом:
Это чудо – любовь!
И только любовь!
Впрочем, они были еще различимы, хотя и слабо. Снова запела Сильви:
Что пленяет умы?
В чем сама благодать?
Но стесняемся мы
Это чудо назвать.
Если чувства твои
Пламенеют в крови,
Ты ее не таи,
Ты ее назови.
И снова – Бруно:
Это чудо – любовь!
И только любовь!
Потом зазвучал голос Сильви – уже громче и увереннее:
Без нее жизнь грустней
И в душе – холода…
Засыхает ручей,
Угасает звезда.
На просторах страны
С нею всё расцветет…
И опять запел Бруно:
С нею нам не страшны
Буджум <14 [14]> и Бармаглот.
Это чудо – любовь!
И только любовь!
– Как это прекрасно! – прошептала Леди Мюриэл.
Мы отступили и дали детям пройти. Стоило протянуть руку, чтобы дотронуться до них, но мы не посмели.
– Не надо отвлекать их, – сказал я. – Они ведь даже не заметили нас.
– Да, не нужно, – согласилась Леди Мюриэл. – Кто-то захотел бы встретить их во плоти снова. Но я чувствую, что этого никогда не произойдет с нами. Они ушли из нашей жизни.
Она вздохнула. И мы двинулись молча, пока не вышли на дорогу.
– Теперь я оставлю вас. Я должна вернуться до темноты. А мне еще нужно зайти к подруге. Доброй вам ночи. Заходите к нам, – сказала она с теплотой, тронувшей меня до глубины души. – Так мало людей, по-настоящему близких нам.
– Доброй ночи! – откликнулся я. – Теннисон сказал это кому-то получше меня.
– Теннисон не знал, что говорил, – возразила она со своим обычным ребячеством, и мы расстались.
Глава 20
Окорок и шпинат
Моя хозяйка приняла меня очень любезно, радушно и на редкость деликатно. Она с обычной своей деликатностью даже не намекала на моего друга, чье общество так разнообразило мою жизнь. Думаю, что именно сочувствие к моему уединенному существованию и побуждало ее делать все, чтобы обеспечить мне прямо-таки домашний комфорт.
Но вечер в одиночестве был бесконечен. Завороженный хаотической пляской искр на дотлевающих угольках, я замечтался, и Леди Фантазия принялась оформлять смутные образы в лики прошлого. Вот в вихре искр мелькнула плутовская улыбка Бруно. Или угли рдели, как щечки Сильви. Или сияла круглая жизнерадостная физиономия Профессора. Он даже сказал: «Добро пожаловать, дети!»
Однако вслед за этим пожаловало нечто другое: призрак веселого Старого Профессора. Но угли угасали, и вместе с ними таяли образы. Я схватил кочергу и, словно волшебной палочкой, живо все воскресил. И Леди Фантазия – примадонна, не ведающая застенчивости, – продолжила свою арию, столь приятную для меня.
– Я рад вам, милые мои! – послышалось опять. – Я предупредил слуг о вашем приходе. Ваши комнаты готовы. Думаю, августейшие супруги будут довольны. А Императрица так и сказала: «Надеюсь, банкет не запоздает». Честное слово, она так и сказала!
– А Жирный будет? – спросил Бруно.
Дети даже съежились, предвкушая эту жуть.
– А как же! – усмехнулся Профессор. – Как же без виновника торжества! Это ведь его угораздило родиться. Увидите, как они напьются за его здоровье.
– Нехило! – вскричал Бруно, правда, так тихо, что, кроме Сильви, его никто не расслышал.
Профессор опять усмехнулся:
– Да, уж повеселятся! Но давайте о приятном. Как приятно, что мы снова вместе, дорогие мои!
– Ну, мы, конечно, подзадержались… – скромно признал Бруно.
– Под или за – я не знаю, – сказал Профессор, – но сейчас вы здесь, и этого достаточно.