Выглядел он весьма причудливо: ноги у него были мощные, как у слона, а все остальное – кожа да кости. Вокруг него лежали соломенные веники, напоминавшие солому, выпотрошенную из чучела.
Сильви и Бруно терпеливо дождались окончания песни. Затем Сильви шагнула вперед (Бруно почему-то оробел) и осторожно сказала:
– С вашего позволения, меня зовут Сильви.
– А как я позволю вам назвать это? – спросил Садовник.
– Что именно? – Сильви в недоумении оглянулась. – А, это Бруно, мой брат.
– А вчера он уже существовал? – спросил Садовник.
– А то! – воскликнул Бруно. Он не хотел, чтобы о нем говорили как о постороннем, и предпочел сам участвовать в беседе.
– Ах, как это замечательно! – с облегчением вздохнул Садовник. – Все так быстро меняется – по крайней мере, в моем саду, – что не успеваешь определиться, что тебе делать. Только что перед тобой была синяя гусеница – допустим, в пять часов утра, – а потом смотришь: она уже бабочка. Но я как-то ухитряюсь отправлять свои обязанности. Встаю в пять утра и начинаю отправлять.
– А я бы никуда не отправлялся в пять часов, – сказал сестре Бруно, недовольный тем, что его, пусть косвенно, сопоставили с гусеницей. – Я не люблю вставать так рано.
– И напрасно, Бруно, – ответила Сильви. – Ранняя пташка съедает червя.
– Ну, ради такой гадости я не стал бы подниматься в пять часов, – сказал Бруно. – Пусть это делают пташки, если им так нравится.
– Ваше лицо, молодой человек, выражает ваши чувства так откровенно, – сказал Садовник.
На что Бруно резонно ответил:
– Ха! Я-то думал, что мои чувства откровенно выражает мой язык, а оказывается, еще и лицо…
– Этот прекрасный Сад вырастили вы? Я бы хотела остаться здесь навсегда!
– А вы, что – растение? – удивился Садовник. – Впрочем, все мы немножко растения. Немножко растения, немножко животные, немножко машины… <4 > Остаться здесь навсегда – неплохая идея, но, знаете, зимними ночами…
Тут Сильви прервала его:
– Ой, совсем забыла! Нам надо бежать. Здесь только что был старый Нищий, совсем голодный, и Бруно хочет отдать ему кекс. Выпустите нас, пожалуйста.
– Мое место дорогого стоит, – загадочно пробормотал Садовник, отпирая им калитку.
– Дорогого – это сколько? – невинно поинтересовался Бруно.
– А вот не скажу, – ухмыльнулся Садовник. – Это секрет. Возвращайтесь скорее.
Он выпустил детей и закрыл дверцу. Я едва успел выскочить за ними следом.
Мы поспешили вниз по тропинке и очень скоро заметили старого Нищего примерно милях в четырех от нас. Дети кинулись догонять его. Они стремительно скользили по земле. Ума не приложу, как я не отстал от них тотчас же. Но эта проблема недолго занимала меня, потому что было еще на что обратить внимание.
Старый Нищий был, наверное, совсем глухим. Во всяком случае, на отчаянный зов Бруно он даже не оглянулся. Но вот Бруно все-таки настиг его, забежал вперед и протянул руку, запыхавшись:
– Кекс!
Бруно сказал это не со зверской интонацией, как Миледи-Заправительница некоторое время назад, а с детской застенчивостью и непосредственностью. Он смотрел на старика глазами, полными любви ко всему на свете – большому и малому.
Старик схватил кекс и начал пожирать его с жадностью голодного дикаря. Покончив с пирожным, он уставился на растерявшихся детей и прорычал:
– Еще! Еще!
– А больше нет! – в отчаянии ответила Сильви. – Мне очень стыдно, но я сразу же съела свой кекс. Жаль, что…
Окончания фразы я не расслышал, потому что мое сознание, к моему изумлению, переключилось на Леди Мюриэл Орм – это она произносила слова Сильви – ее голосом и даже с тем же взглядом.
– Следуйте за мной! – были следующие слова, которые я услышал.
Старик махнул рукой с изяществом, которое мало согласовывалось с его ветхим одеянием, и, двигаясь вдоль кустарника, вдруг начал уходить под землю. В другое время я не поверил бы своим глазам, но сейчас был слишком сильно заинтригован, чтобы размышлять. Когда кустарник кончился, мы увидели мраморные ступеньки, ведущие в темноту. Старик шел впереди, мы – следом.
Сначала было так темно, что я мог различить лишь силуэты детей, взявшихся за руки и движущихся за незримым Вергилием. Потом стало легче: в воздухе словно была разлита какая-то серебристая люминесценция. И вот сделалось светло, как днем.
Мы оказались в странном восьмиугольном помещении. В каждом углу стоял столб, задрапированный шелком. Одна из стен между столбами – шести или семи футов вышины – представляла собой импровизированную оранжерею. В другое время и, главное, в другом месте я, скорее всего, задался бы вопросом, могут ли все эти цветы и плоды совместно произрастать, но здесь никаких вопросов не возникло. Я прежде никогда не видел таких цветов и плодов и поэтому не знал, сочетаются они или нет. Каждая стена была украшена круглым витражом, и увенчивал всё сооружение купол, инкрустированный драгоценными камнями. Но самое удивительное: невозможно было понять, каким образом мы вошли: в зале не было ничего, хоть отдаленно напоминавшего дверь.