«Да, леди, – донеслось до моих ушей, – перемены в Кривляндии… Вот сюда, леди, прошу вас… (Как он предупредителен, этот Кондуктор!) До следующей станции поезд идет без остановок».
Дверь закрылась, и леди устроилась в уголке. В этот момент монотонная вибрация машины (как если бы мы находились в утробе ползущего мегалозавра) дала знать, что мы продолжаем свой вояж. «А у леди совершенная форма носа, – поймал я себя на мысли. – Глаза светло-карие, а губы…». Тут мне пришло в голову, что лучше было бы не гадать, на что похожи ее губы, а просто посмотреть. Я украдкой оглянулся на нее и был разочарован. Сквозь плотную вуаль на ее лице ничего невозможно было различить. Только две яркие точки – ее глаза – и еще нечто овальное: это могло оказаться милым лицом – или чем-то совсем не милым. Я снова зажмурился и подумал: «Тоже мне – выбрал время для физиогномических наблюдений! Лучше я выдумаю это лицо, а потом, при более благоприятных условиях, сравню портрет с оригиналом».
Но мои попытки ни к чему не привели, хотя мысли в голове сновали туда-сюда с такой скоростью, что даже Фигаро позеленел бы от зависти. Белое овальное по-прежнему взывало о прояснении. Хотя, в сущности, это был обыкновенный эллипс. Я мог бы даже выразить его математически, если бы захотел. Мог бы начертить этот овал, а также нарисовать его – даже дети без труда рисуют такие фигуры на заборе.
Постепенно я додумался до того, что можно путем мысленной концентрации сорвать вуаль (мысленно, разумеется) и мельком вообразить таинственное лицо, по отношению к которому два вопроса – красиво ли оно? и некрасиво ли оно? – приятно уравновешивали друг друга в моем сознании. Но вряд ли я нуждался именно в этом. Иногда, в моменты озарений, казалось, что вуаль действительно исчезает, но вместе с ней исчезало и лицо. При каждом таком озарении оно представлялось детски-невинным – совсем как у Сильви. «Одно из двух, – подумал я. – Или я наяву думал о Сильви вдалеке от нее, или мы были рядом, но во сне. Впрочем, может быть, жизнь – и есть сон?».
Чтобы скоротать время, я вынул письмо, автор которого приглашал меня в это незапланированное путешествие по железной дороге от Лондона до неведомого рыбачьего городка на северном побережье. Я стал перечитывать письмо:
«Дорогой друг! Я был бы рад встретиться с Вами после стольких лет разлуки. А может быть, я могу быть Вам полезен и как врач – конечно, Вы сами понимаете, не нарушая профессиональной этики. Вас уже лечит первоклассный лондонский врач, состязаться с которым было бы для меня совершенным безумием (не сомневаюсь, что Вы – очень сердечный больной: все Ваши симптомы указывают на это). Одно, во всяком случае, могу Вам рекомендовать как доктор: соблюдайте строжайший постельный режим. И переселитесь в цокольный этаж: Вам не следует утомлять себя хождениями по лестнице – если Вы, конечно, вообще сможете двигаться. Но это мы обсудим при встрече. А пока жду Вас в пятницу с последним экспрессом. И, как поется в старинной песенке, «до свидания».
Искренне Ваш АРТУР ФОРЕСТЕР.
P.S. Верите ли Вы в судьбу?»
Что мне больше всего понравилось – так это постскриптум. «Что бы это значило? – недоумевал я. – Мой юный друг слишком благоразумен, чтобы впасть в настоящий фатализм».
Я сложил письмо, при этом повторив вслух: «Верите ли Вы в судьбу?». Моя Инкогнито обернулась на этот внезапный вопрос.
– Нет, – улыбнулась она. – А вы?
– Я… я не хотел ни о чем спрашивать, это получилось машинально, – я был смущен тем, что не по своей воле затеял философский диспут, и теперь попытался его свернуть.
Улыбка Леди перешла в смех, не саркастический, а беззаботный, как у ребенка:
– Не хотели? Машинально? Вот это казус! По-моему, так это называется у вас, докторов?
– Почему же у нас? – удивился я. – Чем же я похож на доктора?
Она указала на книгу у меня в руках – под названием «Сердечные муки».
Я сказал:
– Ну, не обязательно быть доктором, чтобы читать подобную литературу. Ею интересуются и многие другие.
– Вы имеете в виду больных? – в ее голосе прозвучало живейшее сострадание. Но она тут же переменила болезненную тему. – Впрочем, не обязательно относиться к какой-то определенной группе людей, чтобы интересоваться наукой. А как, по-вашему, где умещается больше научных сведений: в книгах или в голове?