— Да, иногда, — согласился Артур. — Например, когда ты стесняешься человека, которому должен писать.
— Всё равно этого не видно из письма, — сказала леди Мюриел и с изрядной долей иронии продолжала, не сводя глаз с Артура: — Конечно, когда я слышу, как кто-то говорит, — ты, например, — я сразу вижу, насколько он стеснительный! Но как разглядеть это в письме?
— Ну конечно, когда мы слышим, как кто-то изъясняется бегло, — ты, например, — то мы сразу видим, насколько она нестеснительная, чтобы не сказать дерзкая! Но и самый скромнейший и запинающийся рассказчик в письме будет изъясняться бегло. Он может полчаса потратить на сочинение второго предложения, но в письме-то оно следует за первым как ни в чём не бывало!
— Значит, письма вовсе не выражают того, что они призваны выражать?
— Это происходит потому, что наша система переписки несовершенна. Стесняющемуся человеку следует иметь средства показать, что он именно таков. Почему бы ему не оставлять между строками промежутки — точно такие же, какие получаются у него в разговоре? Всего только оставлять пустые строки — на полстраницы, не меньше. А чересчур робкая девица — если на свете ещё встречаются такие создания — могла бы писать одно предложение на первой странице своего письма, потом прикладывать к нему парочку пустых листов, затем предложение на четвёртой странице, и так далее [34].
— Я так и вижу, как мы — я имею в виду этого умненького маленького мальчика и саму себя, — обратилась ко мне леди Мюриел с любезным намерением подключить меня к разговору, — становимся знаменитыми благодаря новому Своду Правил Писания Писем — ведь все наши изобретения, естественно, мы предадим гласности! Ну-ка, мой мальчик, наизобретай их побольше!
— С удовольствием. Ещё, девочка моя, мы настоятельно нуждаемся в способности пояснить, что мы ничего не имели в виду.
— Объясни, пожалуйста, мой мальчик! Ты-то, без сомнения, легко способен выразить полное отсутствие задней мысли?
— Я хочу сказать, что когда ты не хочешь, чтобы твои слова восприняли всерьёз, тебе следует иметь способ выразить это твоё нежелание [35]. Ибо так уж создана человеческая натура, что если ты пишешь всерьёз, все видят в этом шутку, а если ты пишешь в шутку, это воспринимают всерьёз! По крайней мере, когда пишешь к девице!
— Ах! Будто ты писал к девицам! — заметила леди Мюриел и откинулась на спинку кресла, глубокомысленно уставившись в небо. — Тебе, знаешь ли, стоило бы попробовать.
— Очень хорошо, — сказал Артур. — Скольким сразу я могу послать письма? Хватит у меня пальцев на обеих руках пересчитать их?
— Хватит мизинцев на одной руке, — строго отозвалась его возлюбленная. — Каков негодник! Верно? — обратилась она ко мне за поддержкой.
— Капризничает, — сказал я. — Наверно, зубы режутся. — А про себя я подумал: «Ну в точности Сильвия, когда та отчитывает Бруно!»
— Он хочет чаю, — заявил капризный мальчик. — Его до смерти утомляет сама перспектива завтрашнего приёма.
— Тогда ему загодя нужно будет хорошенько отдохнуть, — ласково сказала она. — Чай ещё не готов. Давай, малышок, устройся в своём кресле поудобнее, и ни о чём не думай — или обо мне, если не можешь.
— И всё-таки, всё-таки… — сонно пробормотал Артур, глядя на неё влюблёнными глазами, пока она отодвигала от него своё кресло поближе к чайному столику, чтобы заняться приготовлением чая. — Но он подождёт, пока чай не будет готов. Он хороший, терпеливый мальчик.
— Принести тебе лондонских газет? — спросила леди Мюриел. — Я когда шла сюда, видела их на журнальном столике, только отец сказал, что в них ничего достойного внимания, кроме того ужасного судебного разбирательства. — А как раз в это время лондонский свет удовлетворял свою ежедневную жажду острых ощущений изучением подробностей сенсационного убийства в одном воровском притоне в восточной части Лондона [36].
— Нет у меня тяги к ужасам, — ответил Артур. — Но мы, надеюсь, всё же усвоим урок, который они нам дают, хоть нас так и подмывает пересказать его наоборот!
— Ты говоришь загадками, — сказала леди Мюриел. — Объяснись, пожалуйста. Смотри же, — (она сопроводила слова действием) — я сажусь у твоих ног, словно ты второй Гамалиил [37]! Спасибо, не нужно, — это она мне, вставшему, чтобы подставить ей кресло. — Не утруждайте себя. Это дерево и эта трава удобней любого кресла. Так что это за урок, который мы всегда пересказываем наоборот?
Артур с минуту ничего не говорил.
— Мне хочется почётче сформулировать, что я имею в виду, — медленно и задумчиво произнёс он, — перед тем как высказать тебе, ведь ты думаешь над этим.
Всё, что напоминало комплимент, звучало так непривычно в устах Артура, что леди Мюриел зарделась от удовольствия, отвечая ему:
— Ты подаёшь мне идеи, над которыми стоит думать.
— Первая мысль, — продолжал Артур, — возникающая у обывателя по прочтении о чём-нибудь особенно гнусном или бесчеловечном, совершённом представителем двуногих, обычно такова: дескать, вот, перед нами разверзлась новая бездна Порока, а мы заглядываем туда с нашего возвышенного места, держась подальше от края.
— Думаю, что теперь поняла тебя. Ты хочешь сказать, что думать следует так: не «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди», а «Боже! будь милостив ко мне также, кто был бы, если бы не милость Твоя, столь же мерзким грешником, как тот человек!» [38]
— Нет, — возразил Артур, — я хотел сказать гораздо большее.
Она вскинула глаза, но сдержалась и молча подождала.
— Тут надо начинать издалека. Вообразите ещё какого-нибудь человека тех же лет, что и этот бедняга. Мысленно перенеситесь в то давнее время, когда оба только вступали в жизнь — ещё до того, как у них достало разума, чтобы отличать Зло от Добра. Ведь как бы то ни было, а тогда они были в равном положении?
Леди Мюриел согласно кивнула.
— Тогда перед нами две отличные друг от друга эпохи, два отрезка жизни обоих людей, чьи жизни мы сейчас сравниваем. В первую эпоху они, насколько это имеет касательство к моральной ответственности, поставлены в точности на одну доску: они оба одинаково неспособны к добру и ко злу. Во вторую эпоху один человек — я возьму крайний случай ради выпуклости — завоевал высокую оценку и любовь окружающих; его характер безупречен и его имя впредь будет произноситься с уважением; жизненный путь другого есть одна непрекращающаяся череда преступлений, и в конце концов оскорблённый закон его страны отбирает у него жизнь. Так каковы в каждом случае были причины того состояния, в котором оказался каждый из этих людей во вторую эпоху своей жизни? Они двоякого рода — одни действовали извне, другие изнутри. Эти два рода причин следует обсудить по отдельности — то есть если я ещё не утомил вас этими нудными рассуждениями.
— Наоборот, — сказала леди Мюриел. — Для меня это особенное удовольствие — иметь вопрос, который можно подобным образом обсуждать: разложить по полочкам, чтобы всем всё стало ясно. Некоторые книги, претендующие на то, что в них обсуждается какой-то вопрос, на мой взгляд, несносны и утомительны — просто оттого, что мысли в них расположены как попало, по принципу «первым пришёл, первым и получи».
— Ты отличная слушательница, — ответил Артур с довольным видом. — Причины, действующие изнутри, которые делают характер человека таким, каков он есть в каждый данный момент, суть его последовательные акты волеизъявления — иными словами, его акты выбора делать то или это.
— Подразумевается Свобода Воли? — спросил я с целью вполне прояснить этот пункт.
— Если это не так, — последовал спокойный ответ, — что ж, cadit questio [39], и добавить мне больше нечего.
34
Переводчику известно одно письмо, написанное согласно этим «правилам». Написано оно, точно, девицей, но не от чрезмерной робости имеет «советуемую» форму, а от эмоционального смятения. Впрочем, в данном случае советы Артура (Кэрролла) ни при чём — письмо писалось в январе 1837 года и в России. Его автор — Александрина Гончарова, сестра Натальи Николаевны Пушкиной, а эпоха — канун гибели Александра Сергеевича. Отрывок из этого письма приведён в веской книге Руслана Скрынникова «Пушкин. Тайна гибели» (СПб, Издательский дом «Нева», 2005 г., с. 268): «Перейдя с первой странички на четвёртую, она (Александрина Гончарова —
И ещё один пример подобного письма, на этот раз литературный, но тоже из русской литературы. «И откуда у неё взялась лёгкость, с какою гимназистки не пишут? И почерк такой же, влетающий в душу; что-то слитное между задорным слогом и почерком — летишь, летишь, куда в этот раз? И даже на странице начертание: то между фразами просвет, между абзацами вздох, то вместо равного обруба строчек — лесенка, будто не хватает ей наших тире и многоточий. От настроения — разный рисунок на странице, сразу понятный, едва распечатаешь конверт. Письмо прочесть — как увидеться» (
35
Не изобрёл ли Кэрролл чего-то подобного сам? Следует поискать в письмах к детям, но в любом случае идея не пропала: в наш век она была возрождена для нужд сетевой переписки и воплотилась в так называемых «смайликах», причём пиктограмма, давшая название этому классу знаков, то есть улыбающаяся рожица, как раз и говорит, в частности, о том, что написанное нельзя принимать всерьёз.
36
В викторианскую эпоху Восточный Лондон был обиталищем городских низов, в отличие от аристократических западных кварталов.
37
Леди Мюриел словно шутливо разыгрывает известное место из «Деяний апостолов», глава 22, стих 3, где апостол Павел в таких словах рассказывает о себе иудеям: «Воспитывался... при ногах Гамалиила...»
38
Перекличка со словами, с одной стороны, фарисея, а с другой стороны мытаря из Иисусовой притчи, изложенной в Евангелии от Луки, гл. 18, ст. 11, 13.