Как пример опасности для самого клира, вызванной этим новым течением, позволю себе привести тот факт, что, как говорит мне собственный опыт, священнослужители данного направления особенно склонны пересказывать анекдоты, в которых предметом осмеяния служат самоё священные имена и слова, а иногда и подлинные библейские тексты. Множество таких анекдотов подаются как первоначально сказанное детьми, чья незапятнанная невинность в вопросах зла должна, вне всякого сомнения, оправдать их в глазах Господа от любой вины; но не так с теми, кто сознательно использует подобные невинные огрехи как материал для своего кощунственного веселья.
Позвольте, однако ж, совершенно серьёзно добавить: я более чем уверен, что такая профанация во многих случаях неосознанна: «среда» (как я попытался объяснить на с. 91) производит в людях различие, и мне утешительно думать, что множество таких профанирующих историй — а мне их больно слышать и стыдно повторять — их ушей не режут и их совести не ранят, и что они не менее искренне, чем я сам, произносят две молитвы: «Да святится Имя Твоё» и «От твёрдости сердца и презрения к Твоему слову и заповеди, Господи, избавь нас». К этому я желал бы ещё добавить, в интересах их и себя самого, прекрасную мольбу Кибла [12]: «Дай на каждый нам из дней Круг собратьев потесней!» На самом деле над этой привычкой духовенства профанировать в повседневных разговорах я скорблю исключительно из-за последствий — из-за серьёзной опасности, подстерегающей как говорящего, так и слушающего. Верующего слушателя подстерегает опасность утраты почтительности к святому — в результате того, что он всего лишь выслушает и посмеётся подобным шуткам, — а также искушение пересказать их для забавы других. Неверующему слушателю такое зрелище уполномоченных защитников веры, откровенно её предающих, приносит чаемое подтверждение его теории, будто религия — это сказка. А самому говорящему это неминуемо угрожает утратой веры. Ибо если кто-то произносит такие шутки, не осознавая их вреда, он также не осознаёт в тот момент реального существования Бога как живого существа, слышащего всё, что мы говорим. И тот, кто потворствует своей склонности отзываться подобным образом о священных вещах, не задумываясь об их значимости, едва ли не обнаружит, что Бог в его представлении обратился в миф, а небеса в поэтическую фантазию — иначе говоря, что свет жизни для него померк, и в глубине души он атеист, потерявшийся в «осязаемой тьме» [13].
Я опасаюсь, что в настоящее время усиливается тенденция непочтительного отношения к имени Господа и вещам, связанным с религией. Некоторые из наших театров способствуют этому покатному движению, выводя на сцене непристойные карикатуры на священников; некоторые из наших священников сами ему способствуют, показывая всем, что они умеют отложить в сторону дух почтительности вместе со своим стихарём и вне церковных стен подшучивать над именами и вещами, к которым они же питают почти суеверное благоговение внутри; «Армия спасения», боюсь, из самых лучших намерений много помогла этому упадку благодаря грубой фамильярности, с которой она третирует священные предметы; и теперь каждый, кто желает жить в духе молитвы «Да святится Имя Твоё», должен прилагать все силы, сколь бы мало их у него ни было, чтобы его сдержать. Так что я рад был воспользоваться этой редкой возможностью, как бы предмет разговора ни шёл вразрез с Предисловием к книге такого рода, выразить некоторые мысли, которые долгое время тяготили мой разум. При написании Предисловия к первому тому я не ждал, что оно будет прочитано в том или ином существенном объёме, но мне приятно думать, основываясь на достигших меня свидетельствах, что значительную его часть всё же читали, и надеяться на то же в отношении данного Предисловия; думаю, среди прочитавших найдутся такие, кто с сочувствием встретят изложенные мной взгляды и будут готовы помочь, как молитвой так и личным примером, возрождению в Обществе угасающему духу благоговения.
ГЛАВА I. Бруно делает Уроки
В течение последующих двух месяцев я жил одними воспоминаниями, настолько невыносимо скучной и унылой казалась мне теперь моя одинокая городская жизнь. Я тосковал по милым моему сердцу друзьям, которых оставил в Эльфстоне, по нашим чаепитиям, во время которых мы неспешно рассуждали об учёных материях, по тому взаимопониманию, которое придавало рождавшимся при этом идеям живую и чёткую убедительность; но чаще всего я вспоминал свои встречи с двумя сказочными существами — а может, видениями из сна, ибо я так и не решил загадки, кем или чем те детишки были на самом деле, — чья непосредственная шаловливость волшебным светом озарила моё существование.
Сидение в конторе, которое, как я подозреваю, низводит большинство людей до умственного состояния кофемолки или стиральной доски, проходило своим чередом — именно в такие жизненные пробелы, в такие вот часы опустошения, когда пресыщенному аппетиту уже несносны книги и газеты и когда истомлённый унылой созерцательностью человек силится — причём безуспешно — населить пустое пространство милыми лицами отсутствующих друзей, горечь настоящего одиночества ощущается сильнее всего.
Однажды вечером, чувствуя себя особенно изнурённым такой жизнью, я прямо из конторы отправился в свой клуб — не то чтобы в надежде повидаться с кем-либо из приятелей, ибо весь Лондон к этому времени «переехал в деревню», но в предвкушении хотя бы услышать «сладкие слова человеческой речи» и принять участие в простом человеческом обмене мнениями.
Тем не менее, первый же человек, которого я там повстречал, оказался именно приятелем. Эрик Линдон развалясь сидел в кресле и с довольно-таки «скучным» видом читал газету. Мы тот час же предались беседе, даже не пытаясь скрывать обоюдного увлечения.
Спустя некоторое время я всё-таки отважился перейти к главному предмету, который завладел моими мыслями, стоило мне увидеть Эрика.
— А что же наш Доктор? — Это имя, принятое нами по молчаливому согласию, было удобным компромиссом между официальным «доктор Форестер» и фамильярным «Артур» — на последнее Эрик Линдон едва ли имел в моих глазах право. — К этому времени он, я полагаю, уже прибыл на новое место? Адрес его вам известен?
— Я думаю, он всё ещё в Эльфстоне, — ответил Эрик. — Только я не бывал там с тех пор, как мы с вами последний раз виделись.
Какой части этого сообщения было сильнее дивиться?
12
Джон Кибл (1792—1866) — английский проповедник и религиозный поэт; один из отцов Оксфордского движения. В Оксфорде его именем назван колледж, основанный в 1868 г.
13
Выражение из Библии: Исход, 10:21. «Осязаемая тьма», другое название «тьма египетская», — одна из десяти «казней египетских».