Мы все как могли стали его успокаивать.
— Это был тот пригожий мальчонка; это он отыскал для меня те ноты, — вспомнил маркиз. — Очевидно, он и воришка!
— Конечно, это он! — воскликнула леди Мюриел. — Бруно! Где ты, мой дорогой?
Ответа от Бруно не последовало — казалось, двое детишек исчезли так же внезапно и столь же загадочно, как и ноты.
— Они что, разыгрывают нас? — весело воскликнула леди Мюриел. — Игру в прятки затеяли! Этот маленький Бруно — воплощённое озорство!
Мы все охотно приняли это предположение, ведь кое-кто из гостей уже почувствовал решительную неловкость. Все с единодушным рвением ринулись на поиски: гости раздвигали и ощупывали портьеры, открывали дверцы буфета, переворачивали оттоманки, но число мест, удобных для укрытия, оказалось совсем невелико, и поиск подошёл к концу, едва успев начаться.
— Они, должно быть, выбежали из комнаты, когда мы были заняты поисками нот, — сказала леди Мюриел, обращаясь к маркизу, который был возбуждён сильнее прочих, — и они, несомненно, сами нашли дорогу в комнату экономки.
— Только не через эту дверь! — послышался категоричный протест со стороны двух-трёх джентльменов, чья компания как раз занимала место у дверей (а один из них даже прислонился к ним) последние полчаса, судя по их словам. — Эту дверь вообще никто не открывал с самого начала пения!
Наступило неловкое молчание. Леди Мюриел не отважилась на дальнейшие догадки, но тщательно исследовала задвижки на окнах, опускавшихся до пола, словно двери. Окна оказались накрепко запертыми, причём изнутри.
Едва успев закончить изучение задвижек, леди Мюриел позвонила в колокольчик.
— Позовём экономку, — объяснила она, — и попросим принести дорожные вещи детишек.
— Вот они, миледи, — сказала исполнительная экономка, вторично войдя и нарушив мёртвую тишину. — Только я полагала, что маленькая леди сама придёт ко мне в комнату, чтобы обуть свои сапожки. Вот твои сапожки, моя милая! — весёлым голосом добавила она, оглядываясь вокруг в поисках детишек. Ответа она не получила, поэтому обратилась к леди Мюриел с озадаченной улыбкой на лице: — Милые шалуны где-то прячутся?
— Да, сейчас их не видать, — уклончиво ответила леди Мюриел. — Оставьте их вещи здесь, миссис Уилсон. Я сама одену детишек, когда они захотят домой.
Тут дамы принялись передавать друг другу две маленькие шляпки и дорожную курточку, сопровождая их умильными возгласами. От этих вещей словно исходило колдовское обаяние. Сильвины сапожки тоже не избежали своей доли восторженных замечаний.
— Какие они маленькие и изящные! — воскликнула юная пианистка, с нежностью прижимая их к себе. — Ну и крохотные же ножки должны их обувать!
В конце концов вещи были сложены рядком на оттоманку, стоящую посреди комнаты, и гости, отчаявшиеся вновь увидеть детей, стали прощаться и покидать дом.
Оставалось человек восемь-девять — им маркиз в двадцатый раз объяснял, что во время исполнения последнего куплета глаз не спускал с детишек, лишь на секунду, закончив петь, обвёл взглядом комнату, чтобы проверить, какой эффект на слушателей произвела его «низкая грудная нота», и только он вознамерился вновь взглянуть на брата и сестричку — глядь, а оба исчезли! — когда со всех сторон послышались испуганные возгласы, и маркиз тот час оборвал рассказ, чтобы присоединить к ним и свой голос.
Все дорожные вещи детишек исчезли!
Помня о решительной неудаче поисков самих детей, мы крайне неохотно приступили к поискам их наряда. Задержавшиеся гости очень уж заторопились восвояси, и вскоре в комнате остались только маркиз да нас четверо.
Маркиз рухнул в мягкое кресло и тяжело засопел.
— Кто они такие, эти дети, позвольте спросить? Почему это они приходят и уходят таким далеко не обычным манером? Сначала исчезают ноты, затем, понимаете ли, шляпки, сапожки — как это возможно, позвольте спросить?
— Не имею ни малейшего представления! — вот всё, что я мог ответить (а я чувствовал, что все, не сговариваясь, ожидали объяснения именно от меня).
Маркиз хотел было ещё о чём-то спросить, но махнул рукой.
— Время идёт, становится поздно, — сказал он. — Желаю вам очень доброй ночи, миледи. Отправлюсь-ка я в постель... ко сну... если только я уже не сплю! — И он торопливо нас покинул.
— Задержитесь, задержитесь ещё немного! — поспешно произнёс граф, видя, что я собираюсь последовать за маркизом. — Вы же не гость, вы это прекрасно знаете! Друг Артура всегда здесь дома!
— Благодарю вас! — ответил я, и, повинуясь чисто английскому инстинкту, мы придвинули наши кресла поближе к камину, пусть даже огня в нём не было разведено. Леди Мюриел взяла к себе на колени кипу нот, чтобы ещё раз перебрать их в поисках столь загадочно исчезнувшей песни.
— Вас никогда не посещает страстное желание, — спросила она, обращаясь ко мне, — иметь какое-нибудь более существенное занятие для своих рук, пока вы разговариваете, чем просто держать сигару и время от времени стряхивать с неё пепел? О, я всё знаю, что ты хочешь сказать! — Это относилось к Артуру, который уже собирался перебить её. — Великие Мысли заменяют работу пальцев. Упорное думанье мужчины плюс стряхивание сигарного пепла в сумме дают столько же, что и банальные фантазии женщины плюс самая что ни на есть утончённая вышивка. Удачно я выразила твоё мнение?
Артур взглянул в её смеющееся озорное лицо со степенной и одновременно нежной улыбкой.
— Я не сумел бы выразить его лучше, — смиренно признал он.
— Покой тела и деятельность мозга... — вставил я. — Некоторые авторы убеждают нас, что это вершина человеческого счастья.
— Ну покойных тел у нас тут хватает, — отозвалась леди Мюриел, глядя на три откинувшиеся фигуры вокруг себя. — Но вот насчёт того, что вы зовёте деятельностью мозга...
— ...она является привилегией лишь молодых Докторов, — сказал граф. — Мы, старики, не претендуем ни на какую деятельность. Что ещё может сделать старик, как не умереть [62]?
— Ну, ещё много чего, несомненно, — заверил его Артур.
— Возможно... Но всё равно, что ни возьми, во всём у вас передо мной преимущество, мой мальчик! И не только потому, что ваше время — это рассвет, а моё — закат, но потому также, что вы заинтересованы жизнью, да так сильно, что я могу только позавидовать. Много-много лет должно пройти, прежде чем вы утратите свой интерес.
— Но существует множество интересов, для удовлетворения которых и человеческой жизни не хватит, — сказал я.
— Много, это правда. К ним относятся некоторые разделы Науки, но только некоторые, я думаю. Математика, например: она, несомненно, вызывает бесконечный интерес — нельзя представить ни единую форму жизни и ни единое племя разумных существ, применительно к которым математическая истина утратила бы свой смысл. Но, боюсь, Медицина базируется на иных основаниях. Допустим, вы открыли лекарство от какой-то болезни, до того считавшейся неизлечимой. Хорошо, в тот момент вы чувствуете себя счастливым, вы заинтересованы в своём открытии... возможно, оно принесёт вам честь и славу. Но что потом? Взглянем через пару лет на жизнь, где эта болезнь больше не существует. Чего стоит ваше открытие тогда? Мильтон напрасно заставляет своего Юпитера «увенчивать славой» людские заслуги. «Лишь в горних сферах, где вершит он суд, награды… смертных ждут» [63]! Слабое утешение, когда эти самые заслуги касаются материй, быстро утрачивающих значимость!