Он сидел на этом коврике, как это до него делали его отец и дед, скрестив ноги. Правой рукой он массировал левую ступню – точно так же, как это делали и они. За эту позу его отец получил прозвище Ганди-тата. Хотя дед тоже сидел в такой же позе и он был современником Ганди, никому не приходило в голову так его называть: никто не знал привычной позы Ганди. Только после того, как в газетах опубликовали статью с фотографиями, посвященную отличиям людей в разных регионах Индии, кто-то догадался сравнить кого-то с этим известным деятелем. Так вместе с ковриком он унаследовал титул и прозвище Ганди-тата, костоправа, несмотря на то что был слишком молод, чтобы называться дедушкой.
Каждое утро в простой обстановке своей скромной хижины, с палочками благовоний и рассыпанными горстями свежесобранного жасмина, он молился перед целым рядом портретов на стене. Портреты богов и богинь в разных роскошных нарядах и украшениях тоже достались ему по наследству, он лишь добавил фотографии политических лидеров. Он гордился тем, что они принадлежали к его касте. После небольшого обряда поклонения он усаживался на коврик перед своим небольшим деревянным сундуком, одновременно служившим столом, и ждал посетителей. В сундуке хранились ступка и пестик, чаши с зелеными пастами из секретной травы, которую он каждый вечер измельчал, чтобы использовать на следующий день, маленькие бамбуковые палочки, полоски ткани и лоток яиц.
Ганди-тата, не отличавшийся разговорчивостью, любил рассказывать одну и ту же историю своим пациентам и не уставал повторять ее:
– Давным-давно жил-был король. Народ его очень любил, но он был довольно застенчив и ограничил контакт с людьми короткой аудиенцией, во время которой восседал на высоком троне, чтобы его было плохо видно. Его никогда не видели без тюрбана, который он натягивал почти до самых ушей. Совершенно никому не доводилось видеть его без тюрбана. Даже королева, которая после нескольких неудачных попыток заставить его снять тюрбан в отчаянии сбежала от него и обещала никогда не возвращаться. Но было одно исключение – личный цирюльник короля. И что же предстало перед глазами цирюльника, когда тот размотал длинную полосу ткани с головы короля? Ослиные уши! Длинные, сужающиеся кверху пластинки – серые с наружной стороны, бледно-розовые внутри, с тонкой паутиной вен, – которые никак не могли принадлежать человеку. Когда у короля выросли уши? Родился ли он с ними? Или они появились у него в юности? Никто не знал. Цирюльник, который каждую неделю приходил, чтобы сделать королю массаж головы, подровнять усы, бороду и подстричь волосы, поклялся под страхом смерти никому не рассказывать об этих ушах. Он сохранял эту тайну на протяжении многих лет, но однажды почувствовал, что должен как-то снять с себя эту ношу, иначе ее тяжесть раздавит его до смерти. С этой целью он отправился в лес, глубже, чем осмеливались заходить пастухи и охотники, и там, обхватив руками ствол большого дерева, стал повторять: «У короля уши осла, у короля уши осла». Произнеся это сотни раз, он почувствовал, что освободился от мучительной тайны, и отправился домой с ощущением легкости и радости на душе.
В те времена границы королевства расширялись и постоянно вырубались леса, чтобы удовлетворить его потребности. Вскоре начали вырубать даже самые высокие деревья в густой чаще: требовалось место для садов с фонтанами и статуями. Некоторые деревья шли на изготовление барабанов табла. Но табла из них издавали только один тал – восьмиударную кахарву! Что бы ни пытались набивать пальцы, получалось сплошное «у – ко – ро – ля – у – ши – ос – ла». Так тайна стала известна всем.
В завершение рассказа костоправ заходился искренним смехом. После этого он отделял яичный белок, чтобы смешать его с травяной пастой – смесь наносилась на сломанную конечность, прежде чем прикрепить к ней тонкую бамбуковую палочку для поддержки и повязать на нее полоску белой ткани. Его пациенты, слишком страдающие от боли, чтобы веселиться над забавными историями, чаще всего не реагировали и просто закусывали губу, чтобы выдержать скручивание и перевязывание, которым они подвергались.
В сельской общине, где люди обрабатывали землю своими руками, переломы костей не были редкостью. И настойчивый отказ костоправа брать плату за свои услуги раздражал его жену. После рождения сына, несмотря на громогласные протесты родственников, как близких, так и дальних, ей перевязали маточные трубы. «Это я пашу как мул на чужой земле, чтобы кормить нас два раза в день мудде и саару. Сколько приносит домой этот негодный муж со своего костоправства? Эти нахалы не платят даже за палки, которые он покупает для перевязок. Иногда ему самому приходится давать пациентам несколько рупий. Пустая трата хороших яиц! При всех советах не принимать морингу во время восстановления, думаете, хоть кто-нибудь из них поделился с нами ненужной морингой? Халявщики! Он им и слова не скажет. А кто будет кормить рожденных детей? Вы?» – кричала она на родственников. То ли их отпугнула ее громкость, то ли ее рассудительность, но они больше не приставали к ней.