— Д… Да…
— Претендентов немало. Однако именно на мне, как на последнем здравомыслящем человеке в этой безумной вселенной, лежит данная обязанность. Высоко неся огонь разума, я выведу своих товарищей из мрака и темноты. — он улыбнулся: — Должно быть, во мне говорит идеалист.
Он задумался, а потом бросил взгляд на Харука.
— Эм… Вычеркни это из записей. Думаю, не стоит сохранять свидетельства подобной наивности.
Он опять посмотрел на останки Воителя, и улыбка его увяла. Старые обиды и разногласия всплыли в его душе, когда он встретил невидящий взгляд Хоруса Луперкаля. Он закрыл глаза. Сколько раз он оказывался близок к цели… Он посмотрел на Харука. Когда-то бывший апотекарий был всего лишь одной из преград, помещенной на его пути врагами, смертными и бессмертными. Теперь же Пожиратель Миров стал одним из его последователей наряду с другими воинами, которых Фабий отобрал из легионов, погрязших в междоусобицах и даже теперь продолжавших сражаться над головой. Он отыскивал в грязи бриллианты и огранял их, давая им предназначение более высокое, чем они могли иметь в презренной борьбе за позиции военачальников и тиранов. Свое предназначение. А скоро за ним последуют и другие. Они увидят, что он прав. Что только он предлагает путь вперед. И они присоединятся к нему. Они продолжат Великий крестовый поход, оставив в прошлом все неудачи и ошибки. Галактику поглотит огонь, а из ее пепла поднимется новое человечество, достигшее апофеоза с его помощью.
— Да… Я выведу их из тьмы! — Он не сводил взгляда с трупа в стазис-поле. — Хотят они этого или нет.
Фабий хлопнул в ладоши. Вдали слышался грохот орбитальной бомбардировки и рев болтеров: его последователи зачищали Монумент от всего живого. Эти звуки казались ему музыкой, боем барабанов на параде.
Фабий Байл улыбнулся.
— Мне предстоит много работы!
Джош Рейнольдс
Блудная дочь
Фабий довольно мурлыкал под нос, изучая крохотные фигурки, которые плавали в полудюжине двухметровых резервуаров с питательным раствором. Дети были тщедушные, собранные по подъульям трех миров, но в них скрывался огромный потенциал, пробуждающий его спавшую тягу к творчеству. Прошло уже много времени, и он был рад обнаружить, что пламя изобретательности еще не погасло в нем, как он порой боялся.
Приборы в лабораториуме мигали, пока «Везалий» плыл сквозь непроглядные глубины варпа. Древний фрегат класса «Гладий» был его личным кораблем, захваченным во время какого-то давнего набега на какой-то забытый мир. Предыдущее имя пропало вместе со всеми следами прошлых хозяев. Теперь он был просто «Везалием» и всегда им будет. Неведомого духа, обитающего в ядре корабля, имя явно устраивало, и это было замечательно. Байл не любил, когда его инструменты — какими бы полезными они ни были — пытались сами выбрать себе имя.
— Это ответственность создателя, — сказал он, стуча по мигающему гололитическому проектору. — Дать вещи имя — значит провозгласить ее цель.
Он огляделся по сторонам, проверяя, все ли на своих местах.
На стенах висели магнитные подносы с хирургическими инструментами, большинство из которых Байл изобрел сам, а также разнообразные схемы с результатами текущих экспериментов и его наблюдениями. Высококачественные пикты идущих вскрытий теснились рядом с химическими анализами и обрывками стихов, собранных на бессчетных мирах. Красота среди руин. Поэзия, как и музыка, была его страстью. Рудиментом давно прошедших дней и уз, но родным, а потому приятным.
Лабораториум был его личным царством на борту корабля — единственным местом, где он мог побыть один, отгородиться от фракционной борьбы слуг. Он сам стал ей причиной, поскольку поощрял здоровую конкуренцию среди членов экипажа, но это было необходимо. В галактике выживали лишь сильнейшие.
— И вы будете сильными, дети мои. Это в вашей крови. — Он взглянул на свое отражение в пустотно закаленном стекле резервуаров. На него смотрело худое лицо, землистое, с рубцами от шрамов и небольшим покраснением вокруг узловых портов, которые усеивали череп. Из-за сгорбленной спины поднимались паукообразные металлические конечности с клинками, пилами и блестящими шприцами на концах, подергивающиеся в ответ на какие-то неуловимые процессы. Служивший ему опорой посох с навершием в виде черепа испускал слабый неестественный свет и зловеще, жадно гудел от внутренней силы. Он страстно хотел, чтобы его использовали. Посох был усилителем, и даже мимолетное его прикосновение могло сильнейшего противника погрузить в ослепительную агонию. Так он и получил свое имя — Посох мучений.