- Примите, товарищ Сабуров, Чердаша в память нашего первого знакомства. Конь добрый, недавно из фашистской неволи высвободили...
До сих пор с чувством глубокого волнения вспоминаю эти минуты, когда товарищи по оружию почтили меня таким большим вниманием. А тогда я просто растерялся...
- Та шо ты думаешь, Александр? Бери коня, - улыбается Павел.
Я крепко обнимаю друзей. Прощание длится долго - целуемся, жмем десятки рук.
И снова дорога. Замелькали поля, запорошенные слепящим от солнца снегом. А вокруг простор, тишина... Далеко выбрасывая вперед ноги, на туго натянутых вожжах быстро мчит нас Чердаш. И сразу отстает наш Петлах с разведчиками. Довольный Рева показывает мне через плечо на тщетные усилия Петлаха догнать нас. Не говоря ни слова, останавливаю Чердаша и пропускаю разведчиков вперед...
Глава третья. КЛЯТВА
В Красной Слободе, где пока остается наша база, нас ожидали печальные вести. Впервые за войну к нам послали представителя из центра, из самой Москвы. Он был выброшен с парашютом над нашим районом, но вот всю ночь искали его и не нашли. И еще известие: фашистами схвачена Муся Гутарева, уже пятые сутки она находится в трубчевской тюрьме.
К штабу сбежались все партизаны, окружили нас, радуются встрече. И вот уже наш Рева в центре круга, сыплет шутками. Мы были снова среди друзей, родных и близких людей.
Расталкивая всех, протискивается в расстегнутом старомодном пальто Егор Емельянович Струков. Сердится, покрикивает, ворчит на своего друга Григория Ивановича Кривенкова, молча следующего за ним по пятам. Похоже, что Струков даже не замечает нас. Взгляд его маленьких черных глаз под длинными седыми бровями обращен на Чердаша. Он открывает рот коню, вытаскивает язык, чтобы разглядеть все зубы, потом громко говорит Григорию Ивановичу:
- Молодой! Еще молочники не выбросил.
И вот уже два закадычных друга ходят вокруг коня, ощупывают его, разглядывают копыта. И скороговоркой сыплются их хозяйственные замечания:
- А грудь-то какая...
- А глаз-то какой большой.
- А пах малый...
Наш начальник штаба Бородачей с трудом уводит нас из веселого говорливого партизанского круга. В штабе разговор снова заходит о парашютисте.
- Подполковник Дроздов был выброшен в районе нашей зоны, - говорит Бородачев.
- Костры хорошо горели? - спрашиваю я. - Ракеты давали? Кружился самолет над кострами?
- Самолет был к нам. Это подтверждает и радиограмма генерала Строкача. Вот она: "Пилот описывает ваши костры и сигналы правильно. Дроздов выбросился в квадрате Красной Слободы. Примите меры к розыску".
- Та шо це таке? Чи вин за облако зачепився? - удивляется Рева.
- Погода была ясная, Павел Федорович, - машинально произносит Бородачев. Мы хорошо видели бортовые огни самолета. Он пролетел над самыми кострами куда-то за Неруссу, минут через двадцать вернулся, снова пролетел над нами и ушел. Больше мы его не видели.
- Ну, для меня все ясно. Пилот что-то тут загнул. - Рева, как всегда, прямолинеен. - Раз он над кострами разворота не робив, значит, выбросил Дроздова за Неруссой, где-нибудь на Скрыпницких болотах, или, еще чего хуже, мог пролететь дальше и направить того Дроздова на Новгород-Северск, прямо в руки коменданта Пальма.
Сомнения мучат всех нас.
- Если бы был жив, то обнаружился. На его розыски поднято все население...
- Он мог зацепиться парашютом за дерево и зависнуть...
Смотрю на двор, там Григорий Иванович распрягает Чердаша, и вдруг возникает мысль: послать нашего друга собрать в деревнях лыжи и завтра с утра прочесать весь лес вокруг Красной Слободы. Я знаю, что Григорий Иванович выполнит любое задание. С первых дней организации нашего отряда он безотказно помогает нам и ни разу не пожаловался ни на старость, ни на болезнь - у него запущенный туберкулез.
Богатырь подсаживается ко мне:
- Вчера в Черни приземлился самолет. К Емлютину прилетели обкомовцы.
Дмитрий Васильевич Емлютин в этих местах был оставлен Орловским областным управлением НКВД. Месяц назад он побывал в нашем штабе, и мы разделили с ним руководство отрядами. Емлютин стал командиром соединения отрядов Брянских лесов. Я же с группой украинских отрядов должен уйти в рейд.
Это хорошо, что все партизанское движение на Брянщине будет подчинено одному руководящему центру - Орловскому обкому партии. Члены обкома и прибыли для того, в частности, чтобы обеспечить согласованные действия между отрядами.
- Ну, рассказывайте, что там в Хинельском лесу делается? - теребят нас Богатырь и Бородачев. - Ты чего ж, Павел, молчишь?
- Почти то же самое, что и здесь, - отвечает Рева,- только там к партизанам пока еще не летают литаки и радиостанций тоже нема. Так что об их действиях никто на Большой земле ничего не знает, даже не знают, что хлопцы здорово воюют...
Я рассказываю о том, что там действуют четыре крупных отряда. При нас пришел из Курской области еще один большой отряд под командованием Покровского. Создан партизанский совет.
- Небольшие, видимо, отряды? - спросил Богатырь.
.- Э, такие, брат, отряды, - оживляется Павел. - Самый меньший отряд Гнибеды Ямпольского района насчитывает сто восемьдесят человек.
- А вооружение какое? Слабоватое? - спрашивает Бородачев.
- Слабое? Та знаешь, Илья Иванович, что у них есть оружие всех видов, вплоть до дальнобойных гаубиц. А какой салют нам дали перед отъездом: три артиллерийских залпа! А угощение какое - мяса сколько хочешь, бо у них свой откормочный пункт свиней имеется. - Рева заливался от удовольствия. - И мельница, и пекарня, и хлебозавод целый тоже на месте. Ну што ты хочешь, Захар, - обращается он к Богатырю, - сам понимаешь, це ж Украина. Харч так харч, просто сам в рот просится, а ты же знаешь, какое значение имеет харч для солдатского настроения.
Подробно рассказываю товарищам обо всем, что довелось увидеть и услышать в Хинельском лесу. Если и на Черниговщине так, то бросок за Днепр будет не столь уже рискованным.
Рева снова принимается перебирать наши дорожные приключения, увлекается, и в его передаче пережитые нами события стали приобретать явно романтическую окраску.
Воспользовавшись тем, что за дверью послышался громкий спор, выхожу в соседнюю комнату. Ну, конечно, наши уважаемые старики Кривенков и Струков заспорили. Егор Емельянович Струков был нашим первым проводником, когда мы устраивали засаду на большаке Суземка - Денисовка, да так и остался с нами. Беспокойный дед. Часа не проживет без жаркой дискуссии.
Григорий Иванович Кривенков нападает на друга:
- Ты хоть видал, куда он задние ноги забрасывает? На пол-аршина за след передних. Это лошадь для бегов, а не по борозде ходить...
Струков тут же перебивает его:
- Подумаешь! Великое дело - бега... Ничего с ним не случится, если полдня плуг потаскает, походку не испортит. А единоличником, Григорий, между прочим, я никогда не был и не буду. Запомни это!
Вмешиваюсь в их перепалку и узнаю, что Струков мечтает на Чердаше вспахать весной огород, а Григорий Иванович вступился за коня и в запале обозвал Струкова единоличником. - Вишь ты, раскипятился самовар из Герасимовки, прикрикнул Григорий Иванович, чем окончательно рассердил Струкова.
- Егор Емельянович, - пытаюсь успокоить Струкова, - зачем сердишься, ведь был же ты когда-то единоличником?
- Я? Никогда в жизни!
- А до вступления в колхоз?
- Когда это было? Даже года того не припомнишь. А вот ты, - взъелся он снова на Кривенкова, - ты сейчас раздаешь колхозную землю, тоже мне председатель!
Не могу удержаться от смеха. Объясняю Струкову, что он зря возводит напраслину на Григория Ивановича. Тот умело организует посевную, чтобы обеспечить партизан хлебом.
- И твоей Герасимовке не мешало бы этим заняться, - басит Кривенков.
- А мы что, в фонд Гитлера будем сеять, что ли? - парирует Струков.
Раздаются частые удары по рельсу: воздушная тревога. Григорий Иванович раскашлялся, обессилел. Обеими руками опирается о косяки окна. Подбежал к окну и Струков. Послышался гул. В чистом, светлой бирюзы, небе над Слободой показался самолет. Григорий Иванович так запрокидывает голову, что борода стала торчком и уперлась в стекло.