Выбрать главу

Пароход кажется куском города, позволившим реке отколоть себя. Его ход прост, как извечное движение мира. Он следует по течению или идет против течения. Ничего другого не может случиться с ним.

Души у него больше, чем нужно для совершения такого однообразного действия. Избыток ее стекает с бортов, разливается по волнам, как нефть, и горит, тихонько потрескивая.

Эту группу нельзя назвать истершимся комком похожих друг на друга людей. Ее тело распадается на две части; одна – наверху, на палубе: ряды сидящих людей и небольшие кучки стоящих; другая – внизу, в каютах, на уровне реки и машин.

Нижняя часть сосредоточивает органический смысл группы; верхняя связывает ее со вселенною и доставляет группе смутный образ ее. Люди на палубе соприкасаются с ветром, солнцем, городом. Им дует в лицо, их тень лежит рядом с ними. Париж перед их глазами. Группа чувствует, что эти люди верны ей, но отвернулись от нее, устремились к вещам, которые не входят в состав группы; она чувствует, что каждый из них полон сил, взаимодействий, отлетающих от него мыслей, – каждый похож на стоящий в плодовом саду улей с влетающими и вылетающими из него пчелами.

При помощи этих людей группа воспринимает город; город становится в ней беспокойной радостью; создается впечатление, будто вся она приподнимается, выходит из своих границ, как букет из вазы, растягивается, не рассыпаясь, и примешивает свои излучения к среде текучей и просторной; но она сохраняет единство, несмотря на то, что непрерывно переступает свои собственные очертания, ибо все порывы, разметывающие ее по городу, являются в сущности одним и тем же устремлением к одному единственному магниту, – магниту столь огромному, столь объемлющему, что, кажется, он разрывает вас на мелкие части, когда влечет вас к себе.

Пароход различает громады прибрежных домов. Перед ними он находит себя менее уверенным в том, что его излучения не затеряются. Перед фасадом Лувра пучок лучей, испускаемый группой, едва расширяется и ударяет о стены, как о зеркало, которое не пьет его, не распыляет, но в неприкосновенности отсылает обратно.

Когда пароход проходит под мостами, когда камни склоняются над ним, и вода плещется совсем близко, у него на секунду появляется желание, чтобы все пассажиры спустились в каюты, и вся его жизнь замкнулась в глубине его.

Внизу лица обращены друг к другу; группа познает себя и понимает свое строение. Группа наслаждается своим ритмом, своим скольжением, столь плавным, что оно кажется покоем в длительности, неподвижностью над текучим временем и постепенным осознанием неизменного благополучия.

Оттого, что в пароходе две большие каюты, – одна спереди, другая сзади – он лучше воспринимает длительность; в первой он получает впечатление, что настоящее кончается, и в струйках, бегущих за кормою, обращается в прошлое.