Энн Овингтон внезапно стерла с лица улыбку и потащила меня во двор.
— Очень неловко вышло, — быстро промолвила она, — но вы поймете, а он — нет. Я имею в виду местного поэта Сиберраса. Мы его пригласили вместе с Доусоном, а он заблудился, выходя из туалета, забрел в кухню и увидел этот чертов торт. Ну и решил, что это предназначается ему и стал рассыпаться в благодарностях. Оказалось, что у него сегодня тоже день рождения, а о вашем ему ничего неизвестно, кстати, примите мои поздравления. Такая вот неувязка вышла. Я уже всех предупредила, кроме вашего Джеффри, разумеется, но я и ему скажу, ибо, если поручить это Ральфу, на объяснения уйдет весь вечер. Я уверена, что вы сочтете это скорее забавным. Прямо, сюжет для небольшого рассказа.
— Вы правы, — ответил я. С некоторой грустью я про себя отметил, что из этого, и вправду, можно было сочинить рассказ. Если бы я, все еще, писал, мне просто не терпелось бы поскорее смыться домой, унося с собой сюжет, из которого я мог бы сделать куда более забавную и даже более правдоподобную, чем в реальности, историю. — Этот мистер, э-э…
— Сиберрас.
— Он со мною знаком? Я имею в виду, с моим творчеством.
— Не думаю. Вы же знаете, какова здешняя публика.
— Нелегка служба в Британском Совете.
— Как вы правы. Кстати, дам среди гостей не будет. Не считая подружки Джона. Я надеюсь, вам так по нраву.
— Нет, отчего же…
— Ваш Джеффри сказал что-то вроде того, что это будет встреча литературных гигантов, и что не надо никакой светской чепухи с симметричным представительством обоих полов.
— Но это нелепо. И даже наглость с его стороны. Я сам никогда бы не выдвинул подобного требования, вы это знаете.
— Я склонна согласиться с вашим Джеффри. Вы все — холостяки. Я обнаружила в справочнике миссис Сиберрас, но она оказалась матерью поэта. Она говорит только по-мальтийски и предпочитает смотреть телевизор. Так что, все в порядке.
— Нет, я все-таки проучу этого мерзавца Джеффри.
— О, не стоит портить ваш праздничный вечер. — Она снова расплылась в улыбке, взяла меня за руку и повела внутрь. В пахнущей плесенью нижней гостиной двое писателей пили стоя. Доусон Уигналл решил, что мы уже где-то встречались, чего, на самом деле, не было, и шагнул мне навстречу с рукой вытянутой на уровне плеча, в другой руке держа стакан виски со льдом. Льдинки в стакане дрожали, приветствуя меня нежным звоном. (Динь-ди-лень, динь-ди лень, это твой счастливый день).
— Ну, как вы? — приветствовал он меня, смеясь. На такие вопросы в британском высшем обществе не ожидают получить ответ. Я ответил ему столь же сердечным поздравлением, не уточняя, с чем именно, и он ответил с напускной серьезностью: “Ну, вы же понимаете…” Затем он снова засмеялся и стал похож на добродушного гуманоида с иллюстрации к детской книжке с втянутой в плечи круглой головой и торчащими, как у хомяка, зубами. И этот субъект ныне занимал место, некогда принадлежавшее Джону Драйдену[32]. Меня представили мальтийскому поэту Сиберрасу, или наоборот, его представили мне. Мне была выдана солидная порция джина с тоником в таком тяжелом стакане, что я его с трудом удержал. Я первым поздравил Сиберраса и пожелал ему многих счастливых лет и извинился за незнакомство с его творчеством в силу пока еще слабого знания мальтийского языка.
— Ах, но я ведь пишу и по-итальянски, — воскликнул он, — придется вам заодно и итальянский выучить.
— Тогда он смог бы прочесть не только вас, но Данте в подлиннике, — не без яду заметил поэт-лауреат, за что я его почти полюбил.
32
Джон Драйден (англ.