Выбрать главу

— Он был очень возбужден, — сказал Джеффри, — прямо скажем, буквально, вне себя. Но я уж постараюсь, чтобы больше такого не было.

— Да, и в другой раз, пожалуйста, звоните мне по телефону. Вы всю семью разбудили стуком.

— Я не могу позвонить, — с угрожающей любезностью произнес Джеффри, — у нас нет телефона. У вас тут длинная очередь на то, чтобы провели телефон. Говорят, нужно ждать не менее полутора лет. Днем, если мне надо позвонить, я иду в лавку на углу, они разрешают пользоваться их телефоном. Но когда лавка закрыта, мне неоткуда позвонить. Поэтому я и не позвонил.

— Ну, есть же полицейский участок.

— Да, — ответил Джеффри, — но там такие мерзкие типы.

Я почувствовал, что не могу говорить.

— Ну, что тут поделаешь, — сказал доктор, — это — Мальта.

— Это вы мне, черт подери, говорите, что это, черт подери, Мальта?!

Я вновь обрел дар речи.

— Пожалуйста, Джеффри, не надо.

— Никаких волнений, — сказал доктор.

— Я присмотрю за ним, — ответил Джеффри.

VIII

Обещания присмотреть за мной он так и не выполнил, хотя и я не сдержал данного самому себе обещания отныне спать одному. Я, если уж на то пошло, вообще почти не спал в ту ночь. Вернее, уснул и через час проснулся странно посвежевшим и, как бы, от всего очистившимся; мальтийская ночь также не способствовала сну. Жужжали и щелкали вентиляторы, били почти в унисон часы на городских и сельских башнях всего острова каждые четвертьчаса. Получилось, что не Джеффри присматривал за мной, а я за ним. Он неровно храпел, повернувшись ко мне жирной спиной, периодически дыхание его прерывалось, и он судорожно вздрагивал во сне, сотрясая кровать. Потом он задышал ровнее и вдруг пробормотал что-то во сне по-латыни. Что-то вроде “Solitam… Minotauro… pro caris corpus…”[45] Я осторожно и удивленно прислушивался к его бормотанию, ибо предполагал, что он учился в какой-нибудь захудалой школе, где вместо классических языков преподают элементарную антропологическую лингвистику.

Я достал сигарету из серебряной коробки (подарок султана Келантана[46]), стоявшей на ночном столике и сиявшей в лунном свете, и прикурил от зажигалки, подарка Али, крайне удивившись тому, что она лежала рядом. Мне казалось, что я ее оставил у себя в кабинете, внизу. Яркое пламя потревожило спящего Джеффри, он замахал руками во сне и перевернулся на другой бок лицом ко мне. После короткой паузы он снова захрапел, обдав меня жутким смрадом своего дыхания; от него несло даже не блевотиной или винным перегаром, а какой-то гнилью с примесью ржавчины. Этот запах скорее озадачил, чем ужаснул меня; он мне даже что-то смутно напомнил. В лунном свете близость его покрытого испариной голого тела была невыносима. При первом пробуждении я почувствовал легкий голод, который теперь усилился. Я встал, чувствуя себя уверенно на ногах, нашарил шлепанцы и халат. Кровать теперь была полностью во владении Джеффри. Я не чувствовал в себе горечи или ненависти к нему, хотя и полагалось бы чувствовать нечто подобное, даже несмотря на то, что в последний момент он и выполнил свой долг, возможно, из страха.

Я испытывал лишь некоторую жалость, какую невольно ощущаешь при виде спящего, чувствуя его беззащитность. Никому не хочется видеть во сне кошмары, никому не хочется видеть себя злодеем. Никто не желает быть своевольным. Если это и звучит противоречиво, то лишь потому, что человеческому языку свойственна противоречивость. Я подумал про себя, что было, наверное, самообманом, что я знаю мир и научился терпимости. Что пора бы уж перестать всерьез относиться к человеческим страстям, в том числе — и к своим собственным. Но, кажется, я говорил примерно тоже самое публично, когда мне было только сорок пять. Дайте нам мира, неважно когда. Из чего следовало, что Джеффри пора убираться вон. Но я не чувствовал никакого мира в душе от недостатка милосердия и от осознания того, что сам я, в конце концов, не более, чем дрожащий зануда, лицемер, ханжа, типичное порождение своего мерзкого века, что я смешон со своею старческой чувствительностью, что, короче говоря, Джеффри был прав, когда выпалил все это прямым и грубым образом. Пусть спит, пусть все спят.

Я спустился вниз и оказался в огромной кухне, где слабо веяло пряностями. Комната Али находилась сразу за нею; он, как и его предки-бедуины, спал очень чутко. Стараясь не шуметь, я вскипятил воду, соорудил себе сэндвич из остатков вчерашней курицы и заварил чай. Затем я тихонько унес поднос с чаем и сэндвичем к себе в кабинет, потушив за собой свет, нашарив в лунном свете ножной выключатель на полу. Скорее из любопытства, чем из срочности, а также из-за какого-то неясного беспокойства мне вдруг захотелось вновь прочесть мой давний рассказ о чуде, совершенном священником. Жуя на ходу, я принялся разыскивать трехтомник моего избранного, подарочное издание в красивом кожаном переплете, присланное мне моим американским издателем лет десять тому назад в подарок к Рождеству. Я помнил, что искомый рассказ был во втором томе, поскольку в первом томе были только истории случившиеся в Европе, в третьем — плоды моих путешествий по Востоку, а во втором — по Америке. Событие, описанное в рассказе, произошло в Чикаго в двадцатые годы, это я помнил, но вот заглавие рассказа напрочь забыл. Наконец, я его отыскал, назывался он “Наложение рук”, а стиль его показался мне сейчас даже более неряшливым, чем ранее. Написано второпях для давно умершего ежемесячного иллюстрированного журнала за тысячу долларов гонорара. Я, стыдясь, перечитывал его, жуя сэндвич и запивая чаем, пытаясь выудить из этого жалкого подобия писательского профессионализма какие-то правдивые ноты.

вернуться

45

“Единого… Минотавра… вместо тела…” (лат.) — слова из 64-й песни Катулла.

вернуться

46

Келантан — султанат в Малайзии; штат Малайзии, входящий в федерацию. Административный центр штата — Кота-Бару.