— Нет никакой разницы, вы не должны так говорить, это совершенная, совершенная, совершенная…
Я посмотрел на него, усомнившись на секунду, полагая, что ослышался.
— … ересь, богохульство, — закончил он, беря в руки бутылку “Амонтильядо”.
Кончено, — произнес он таким же тоном, как на проповеди в Святую пятницу. — Мы живем в ужасное время. Тысячи, миллионы убитых на полях сражений в Европе, германская блокада, пытающаяся с помощью голода принудить нас сдаться. Мужчины, возвращающиеся домой искалеченными, безногими, с гниющими, сожженными газами легкими, слепыми, парализованными, физически обреченными на безбрачие. Кто вы такой, чтобы претендовать на духовное вознаграждение?
Я вздохнул и, не спрашивая дозволения, закурил сигарету “Голден Флэйк”. Он ведь и сам употреблял табак в куда более грязной манере.
Я выдыхал дым с таким же удовольствием как и он, когда нюхал табак. Одно вещество, лишь в разных формах.
— Придется мне от всего этого отказаться, — сказал я. — От веры, от милости, от спасения. Может быть, когда мне будет шестьдесят, если доживу, и пламя страсти угаснет, я к ним снова вернусь. Как это у Августина[57] — дай мне чистоты, но не сейчас.
— Сейчас не время для фривольных и циничных шуток. Вам грозит смертельная опасность.
— Я больше не верю в это, отец мой, — ответил я, хотя рука моя, державшая сигарету, задрожала. — Спасибо вам за то, что уделили мне время и помогли. Вы ведь, действительно, помогли.
— Я думаю, вам следует снова прийти ко мне. Через неделю. Помолиться и поразмышлять. Молитесь нашей Святой Богоматери о милости и чистоте. Она услышит.
— Зачем же мне ее беспокоить, отец мой? Я бы еще понял, если бы речь шла о святом, который знает о подобного рода вещах. Есть такие? Или уж прямо Господу нашему, Он ведь, если правда то, на что намекает Ренан…[58]
— Я знаю, что вы собираетесь сказать. Не говорите этого. Я уже вижу, что вы идете по гибельному пути. Храни вас Бог. Вы, в вашей извращенной воле, сами отталкиваете милость Его. Вот как стремительно вы падаете. Постойте, мы вместе преклоним колена, мы сейчас же помолимся вместе.
Он встал со своего скрипучего кресла и указал на коврик у камина.
— Нет, отец мой. Слишком поздно. Или слишком рано. Это будет нелегко, уверяю вас. Я всегда буду испытывать… nostalgie, — вдруг произнес я на языке моей матери, хотя это слово имелось и в английском языке. Но я не могу вернуться домой. Не сейчас. Не скоро.
И, как можно скорее я вышел.
XII
Все вышеизложенное нельзя понимать как буквальный отчет о происшедшем. Я не запомнил ни имени священника, ни сорта сигарет, которые я тогда курил, и курил ли вообще, да и за то, что он нюхал табак в той забегаловке на Фарм-стрит не могу поручиться. Но суть беседы передана верно. Я шел через Мэйфер[59], шатаясь, чувствуя, что ноги меня не слушаются, голова кружилась, как будто я только что вышел от врача, узнав о плохом прогнозе. На Беркли-стрит я увидел на стенде газету с броским заголовком: “Нивель[60] сменил Жоффра[61]”. Ну да, идет великая война, а я тут пытаюсь примирить свои сексуальные позывы с религиозной верой. Другой заголовок: “Ллойд Джордж[62] сформировал военный кабинет”. Я свернул на Пикадилли. Возле станции подземки “Грин парк” продавали букеты хризантем с остролистом. Играла шарманка. Дама средних лет, явно из богатых, затянутая в корсет и в шляпке с пышным плюмажем из перьев, посмотрела на меня осуждающе. Она видела стройного, веселого молодого человека в хорошем сером костюме и расстегнутом сером пальто, в характерной для богемы широкополой шляпе, заломленной на затылок наподобие ореола. Я купил вечернюю газету и спустился по лестнице на станцию подземки к поезду, следующему в сторону Бэронз Корт[63]. Трое солдат в увольнительной, подвыпившие, с расстегнутыми воротниками мундиров, нагнали меня, оттеснив к перилам. Один из них запел, двое других нестройно подхватили:
57
Августин Блаженный (лат.
58
Жозеф Эрнест Ренан (фр.
59
Мейфэр или Мейфэйр (
60
Робер Жорж Нивель (фр.
61
Жозеф Жак Жоффр (фр.
62
Дэвид Ллойд Джордж, 1-й граф Дуйвор, виконт Гвинед (англ.