Возможно, это адресовано и мне. В поезде я развернул газету и прочел:
“Придя в квартиру, задержанный зажег газовый фонарь, сел на стул и затем совершил действия, о которых говорится в жалобе. Свидетель ничего не говорил, но неоднократно пытался убежать, но задержанный силой удерживал его в квартире. Задержанный поцеловал его, дал ему шиллинг и отвертку, сказав ему, что это подарок на память о нем.”
Эта заметка была о Нормане Дугласе из “Английского ревю”, где я иногда печатался. Дуглас, которому было под пятьдесят, значительную часть свободного от работы времени проводил, охотясь за мальчиками. На сей раз ему не повезло. Я не был столь легкомысленным педерастом, и никогда бы, как мне казалось, не попал в подобную историю. Тем не менее, меня передернуло. Я распрощался с горячо любящей меня матерью и выбрал холод, неопределенность, грех, отвращение нормальных и уважаемых людей, которые, правда, еще не успели выпустить свои острые когти.
Горькая ирония заключалась в том, что та, пусть и незначительная репутация, которую я успел себе создать, началась с публикации откровенно гетеросексуального романа, хотя и довольно смелого, даже скандально смелого. Это был, как возможно, известно некоторым из вас, роман “Однажды ушедший”, опубликованный Мартином Секером[64] (три издания по 1500 экземпляров каждое, из них 4000 продано в Соединенных Штатах). Эпиграфом была выбрана цитата из фитцджеральдского “Омара Хайяма”[65] (“Ты знаешь, как мало нам осталось…”) и сюжет заключался в том, что молодой неизлечимо больной человек (хотя болезнь его не была заметна с первого взгляда) решает выпить полную чашу прежде, чем умрет. Его сексуальные эскапады с длинноногими девушками с крепкими бюстами, упрятанными под панцирями одежд образца 1911 года, с душистыми ниспадающими водопадом по ходу изъятия бесчисленных заколок волосами я изобразил настолько живописно, что многие сочли роман шокирующим, а “Джон Булль”[66], кажется, даже потребовал вмешательства прокурора. Это была ученическая работа, опубликованная сразу после моего двадцать второго дня рождения; сочинение ее было вполне обдуманной попыткой изображения гетеросексуальной страсти. Многие, особенно молодые женщины, встречавшиеся мне на вечеринках, решили, что я изобразил свои собственные вкусы и предпочтения. Я никому не признавался в том, что заставить себя сочинять описание интимных сцен я могу только, воображая их между мужчинами, а описания потока ниспадающих надушенных волос и колеблющихся женских грудей даются мне с трудом. Я лишь пытался доказать неограниченность авторской фантазии, способность изображать чувства и положения, находящиеся за пределами личного опыта писателя.
Этот молодой человек, готовый цинично, как думали некоторые, обрушить на читающую публику скандально эротические произведения (или то, что считалось таковыми в год появления “Пигмалиона”[67], гибели “Титаника” и несчастной экспедиции Скотта[68]) был в те времена глубоко верующим, каждую неделю навещал исповедника, регулярно посещал обедни, еженощно сверялся с совестью, всегда стремясь оградить свою душу от греха. Естественно, он не имел власти над собственными эротическими сновидениями, носившими, по преимуществу, экстравагантно гомосексуальный характер, и над ночными поллюциями, которыми эти сновидения завершались. К книгам, уже написанным им и только задуманным, он относился, как к своего рода, закономерному катарсису или предостережению (герой “Однажды ушедшего” умирает не от своей неизлечимой болезни, а от ножевых ран в мадагаскарском борделе). Мой второй роман “Перед цикутой”, где главными героями были Сократ и Алкивиад[69], содержал намеки на сцены обнимающихся обнаженных мужчин, но Сократ ведь был обвинен в совращении юношества и приговорен к смерти. Короче говоря, мои романы могли быть истолкованы и как призывы к нравственности. И все же, в них, я полагаю, содержалось нечто, указующее на мою духовную испорченность, на мою способность осознанно сбросить узы веры. Но главным наущением к моему вероотступничеству была моя сексуальная ориентация. Бог принудил меня отречься от него. Но в те времена, я должен заявить об этом прямо, моя вера была настолько горячей, что подобные примеры редко встречались в странах за пределами Средиземноморья (Норман Дуглас, кстати, считал эти страны совершенно языческими), хотя иногда и католики севера отличались необыкновенным религиозным фанатизмом. Веря в главную догму о божественном происхождении Церкви, им поневоле приходилось принимать на веру и все прочие учения церкви, от чистилища до регулярных трехдневных постов. И я тогда не сомневался в том, что если я не сумею избегнуть сексуальных соблазнов на своем жизненном пути, то непременно попаду в ад. Я знал, что такое ад: это когда вечно рвут зубы без анестезии. Это когда тебя вечно жгут на горячих углях (в шестилетнем возрасте я обжег пальцы, пытаясь спасти из пламени камина надувной целлулоидный мячик). Но, поскольку Бог создал меня гомосексуалистом, мне пришлось поверить в то, что есть и другой Бог, запрещающий мне быть им. Я даже более скажу, я решил, что есть два Христа: один — неумолимый судия с Сикстинской фрески, другой — добрый друг своего ученика Иоанна. Вы, наверное, не удивитесь, если я признаюсь в том, что второй иногда мне снился в эротических снах.
64
Мартин Секер (1882–1978), Мартин Перси Секер издатель группы выдающихся литературных авторов, таких как Дэвид Герберт Лоуренс, Томас Манн, Норман Дуглас и Генри Джеймс. Он начал издавать накануне Первой мировой войны.
65
Эдвард Фицджеральд (англ.
67
Пигмалион (полное название: Пигмалион: Роман-фантазия в пяти действиях, англ.
68
Роберт Фалкон Скотт (англ.
69
Алкивиад (др. — греч.