— Содомит! — тут же заорал Мэннинг. — Отродье Гоморры. Вон из обители благословенных, на тебе проклятие Бога живого. Лжец и обманщик, автор, не сомневаюсь даже, грязных книжонок, хотя, слава Господу, никогда не читал тебя. Вон.
До ворот и караулки путь был неблизкий. К счастью, как я увидел, машина уже ждала меня у ворот. За мною по пятам маршировала толпа спасенных, бормоча и даже выкрикивая оскорбления (грязный развратник, грязный грешник, даже содомит-лайми). Мэннинг куда-то ушел, возможно звонить в вашингтонское бюро “Таймс”. Рыдающая Ив и сопровождавшие ее тоже куда-то исчезли. Джим Суинни остался. Охрана сменилась. Однако охранники по-прежнему все были черные. Молодой человек с мукой в глазах распахнул ворота. В руке он держал взведенный пистолет. Шофер вежливо стоял у распахнутой двери салона. Он еще раньше говорил мне, что когда-то работал правительственным шофером в Южной Австралии. Молодой черный проводил меня к машине. — Я еду с вами, мэн, — сказал он, — ноги моей тут больше не будет. — Он наставил пистолет на своих бывших сослуживцев, те нацелили свои пистолеты в него. Никто и не думал стрелять.
— Садись быстро, — сказал я ему, толкая его в машину. Он весь трясся, штаны его были мокрыми. Шофер довольный развлечением после долгого томительного ожидания, прыгнул на свое место и включил зажигание. Мы двинулись по заброшенной дороге в сторону Лос-Анджелеса.
— Иисусе, — сказал молодой чернокожий, вспотев от ужаса, — вы даже не представляете, что там творится, мэн.
— Могу себе вообразить, — ответил я и предложил ему сигарету.
LXXV
— Что вам удалось из него вытянуть? — спросил я Мелвина Уизерса из “Лос-Анджелес Таймс”.
— Как обычно. То, чего и ожидали. Избиения под названием наказания Господня. Гарем, куда женщин направляли по очереди. Он говорит, что брат его умер при странных обстоятельствах, но доказать ничего не может. И никто не может. И бесполезно ему обращаться в полицию. Мэннинг щедро делится с полицией Лос-Анджелеса. Ваш юный черный друг в опасности.
С Уизерсом я был знаком довольно давно. Я ему когда-то подарил исключительную историю про предстоящую женитьбу шестидесятилетнего актера и певца Бенни Гримальди на шестнадцатилетней голливудской школьнице. Он был хорошим журналистом, но жить ему оставалось недолго. В свои пятьдесят он выпивал по полторы бутылки местного калифорнийского бренди ежедневно и выкуривал по четыре пачки “Лаки страйк”. От одежды его несло так, словно ее вымочили в табачном соку. Его седая челка пожелтела от табака. Дыхание его смердело как ирландское рагу (картошка с луком с добавкой мясного экстракта “Оксо”), явно из-за нарушенного обмена веществ. Мы сидели в темном баре.
— Прочти это, — сказал он, указав на лежавшую на столе папку. В баре было слишком темно, чтобы читать. — Я не могу тебе ее дать с собой. — Он допил свой бренди. — Я вернусь через час. Нужно сделать одну копию.
Итак, пришлось мне читать, щурясь в темноте, прихлебывая водку со льдом. С потолка лилась тихая музыка, напомнившая мне всю мою прежнюю жизнь, от “Задавак в ночном городе” до “Я могла бы танцевать до утра”. Грузный мужчина за стойкой бара все повторял: “Да-а, наверное. Я думаю, они могут.”
Карьера Годфри Мэннинга началась в городке Принг, штат Индиана. Родители его погибли в автомобильной катастрофе возле Декатура, штат Иллинойс, и жил он у дяди и тетки. Принг был центром Ку-клукс-клана и закона там не было; жили по понятиям гласившим, что если какому-то ниггеру не дай бог взбредет в голову задержаться там после захода солнца, ему гарантирован заряд картечи в задницу.
Дядя его был членом этой организации и из дому выходил лишь тогда, когда нужно было надевать белый балахон и жечь крест. К какой-либо работе он был непригоден. Он получал ежемесячную государственную пенсию по инвалидности, якобы повредил себе легкие, надышавшись какой-то дряни в первую мировую войну. Тетка, как говорили, имела в числе предков индейцев-чероки. Она работала на фабрике, где помидоры перерабатывали в кетчуп. В Принге было семь церквей, и юный Годфри, чувствуя влечение к религии, посещал все семь. Он любил играть в проповедника и заставлял мальчиков лежать на девочках, чтобы можно было обвинить их в грехе. Он был победителем всех библейских викторин во всех семи воскресных школах. Он был склонен к догматизму и буйству, но только в том, что касалось религии. После долгих колебаний и проб он предпочел церковь пятидесятников, в которой тон задавали наиболее экзальтированные фанатики. Испытывая отвращение к расизму, он ушел из старших классов местной школы, директор которой был громким проповедником расовой нетерпимости, и поступил в другую школу в городе несколько большего размера под названием Ричмонд. Он говорил о том, что хочет стать священником. Школу он окончил с посредственными оценками, но с несколькими призами за библейские викторины и поступил в университет Индианы в Блумингтоне. В точных науках он там не преуспел, но прославился ораторским искусством. Он с горячим энтузиазмом, который многих шокировал и всех изумлял, возглавил кружок по изучению библии. Он женился на девушке, которая была старше его на пять лет, дочери владельца местной табачной лавки, звали ее Клодин Роджерс; она была очень религиозна, как и он сам, но по слухам очень страстна в постели. Он увез ее в Индианаполис, где стал пастором, хоть и не был официально рукоположен. Город этот, служивший местом национальной штаб-квартиры Ку-клукс-клана, еще менее терпимо чем Принг относился к доктрине равенства рас, а Мэннинг смело проповедовал эту доктрину. Его освистывали во время церковных служб; в туалеты церкви подбрасывали дохлых кошек, на церковных стенах мелом писали “негролюб”. Он поступил на заочное обучение в университет Батлера, десять лет у него ушло на то, чтобы получить степень бакалавра, после чего он был, наконец, рукоположен в пасторы церкви Учеников Господа Иисуса. В течение этих десяти лет он провел некоторое время скитаясь по диким местам, проповедуя жителям деревушек, которым наскучил биллиард, а также студентам в барах и на кампусных лужайках; тогда же он написал и опубликовал за свой счет книгу, о которой я, видит Бог, слышал, но никогда не видел. Могу лишь вообразить себе ее содержание и стиль.