В запертом багажнике его “плимута”, всегда стоящего наготове за Домом молитвы, хранился богатый улов для предстоящего изгнания: это было вполне надежное место для хранения добычи. Он сел в машину и включил другое, куда более невинное зажигание. Пламя в Доме молитвы охватило крышу. На расстоянии примерно полутора миль от главных ворот лагеря в противоположном конце находились запасные ворота. Он доехал до них по песчаной дороге. Приблизившись к воротам, он разрыдался: он не мог найти ключей от них. Наконец, нашел их, отпер и распахнул настежь. Он снова с радостью слева от себя увидел красное и желтое пламя, над которым теперь стелился грязный черный дым. Воздух Года должен быть чистым. Он выехал из “Дома детей Года” на заброшенную грунтовую дорогу и направился к местному второстепенному шоссе. Он приедет в аэропорт, минуя город. Перед тем как выехать на шоссе он понял, что ему необходимо остановиться. Он думал, что пройдет много времени, прежде чем он сумеет совладать с чувством ужаса и горя. Но вскоре он почувствовал, что необыкновенно спокоен, как будто исполнил свой долг. В машине, в ящике для перчаток хранились средства маскировки. Он превратился в Карлтона Годетта, изображенного на фотографии в паспорте. Этот паспорт стоил ему больших денег.
— Это было наилучшим выходом для всех них, — сказал он полиции. — Этот мир грязен и скверен, и нет способа оградить от этой грязи и скверны даже обитель святости. Я не сожалею о том, что сделал. Я всех их отправил в безопасное убежище. Лишь страх Господень удержал меня от того, чтобы разделить их участь. Самоубийство есть страшный грех. — И затем он повторял снова и снова, укрепляя подозрения полиции в том, что он сумасшедший: любая соль цианистой кислоты. Цианиды содержат ион CN. Они давно уже были заготовлены. Я не был уверен, что они по-прежнему действенны. Две тысячи крыс, говорят, это же невозможно. Еще как возможно, отвечаю я. Необходимо использовать человеческие слабости к вящей славе Господней. Некоторые назовут это шантажом, очень неприличное слово. Я получил от этого молодого человека, страшного грешника, работавшего в фармацевтической промышленности, то, что мне требовалось. Бог решит, карать тебя или нет, сказал я ему, человеческие наказания ничего не значат и следует от них, по справедливости, уклоняться как только можно. Но некоторые грехи заслуживают наказания руками людей — служителей Господа, если они совершаются на земле Господа. Они заслуживают страшного наказания, даже вплоть до смерти. Служители Господа сами знают это, ибо стали такими через милость Господа. В них преосуществляется плоть и с нею все плотские радости. Меня зовут Год Мэннинг. Во мне соединяется человеческое с божественным. Но не мне судить весь мир, а лишь тех, кто именем Господним был отдан под мое попечение. Я всегда исполнял свой долг. Я всегда был верен божественному идеалу. Я хочу лишь вернуться домой к давно заслуженному мною покою.
Психиатрическая экспертиза решит, достаточно ли Мэннинг вменяем, чтобы судить его. Во время первой встречи с психиатрами он погрузился в глубокий сон. В различных пластах его души звучали спорящие друг с другом голоса. Некоторые из них выли и рыдали на языках, которые проснувшемуся Мэннингу были незнакомы. Наверное, лишь один человек на всем свете был способен с ним разобраться, и этот человек теперь лежал мертвый в Риме.
LXXVIII
Итак, как я уже сказал много глав тому назад, начался восемьдесят второй год моей жизни. Али привез меня из Луки в Лиджу и запарковал машину у гаража Персия. Я вышел и встретил поэта-лауреата Доусона Уигналла, мило болтавшего с двумя младшими детьми Чикко Гримы. Они не понимали английского, а он — мальтийского. Сошлись на итальянском. Они знали, что значит gelato[688]: они это называли gelat. Уигналл дал им немного мелочи в мальтийской валюте, и они побежали в маленькую лавочку на углу. Уигналл, улыбаясь, подошел ко мне. Он был одет в кремовый тропический костюм и держал в руке трость.