— Так значит, все обошлось? — спросил он. — Мне уже рассказали, что с вами случилось. Прекрасно. Избавились от него, да? Без него куда лучше. Слишком уж он вас, как бы это сказать, стимулировал, что ли. Добро пожаловать домой, в милую сонную Англию.
Я впустил его в дом и вошел сам, затем проводил его в бар. Ему у меня понравилось.
— Очень элегантный дом, — заметил он. — Прекрасное место для партии в бридж. Очень красивое дерево вы подобрали для стойки бара. Да, джин с тоником. Благодарю вас. Прекрасно. — Мы сели за стол.
— Да, уехал наконец-то, — ответил я. — Почти десять лет прожил со мною с перерывами, убегал, снова возвращался, не слишком раскаиваясь. Я по своей слабости всегда принимал его. Он не лишен некоторых приятных качеств. Хотя в последние годы они становились все менее и менее заметны.
— И кто же теперь станет за вами присматривать?
— О, я справлюсь как-нибудь. С помощью Али. Вот останусь ли я здесь, это другой вопрос.
— О, так возвращайтесь же домой. И дорогую Ортенс возьмите с собою. Очень достойная женщина. Ей там очень неуютно. Там была выставка ее работ, знаете ли, в галерее Саутхолл. Включая и замечательный барельеф, сделанный ею для Милана, который миланцы по-идиотски отвергли. Она теперь считается одной из немногих настоящих британских скульпторов двадцатого века. Я увидел силу ее работ, когда впервые встретился с нею в Нью-Йорке. Я почувствовал и ее собственную силу. И ее обаяние. И изысканность.
— Ну, я ведь сюда приехал из-за Джеффри, — ответил я. — Ему не нравился Гибралтар, где мы застряли на две недели, организуя перевозку мебели. В Штаты он тоже не хотел возвращаться. По своей наивности он думал, что Англия может принять его с распростертыми объятиями. Он всегда был наивен, когда дело касалось нарушения моральных норм и законов. Как ни странно, он никогда не понимал законов. Наверное, это как-то связано с его валлийским происхождением. Он, в самом деле, полагал, что мы можем остаться жить в Танжере после всего, что он натворил. Выжмем все из этих ублюдков, так он говорил.
— А что он натворил?
— Нечто невообразимое. Мы были приглашены на вечер в королевском саду в Рабате. Он публично оскорбил Его Величество. Обозвал его восточником и предложил подраться с ним. Пьян был, разумеется. Король уже готов был обратить все в шутку, не зная смысла слова “восточник” и принимая агрессивность за своего рода любовь. Но там были и приближенные, которые все прекрасно поняли. Полиции в Танжере было приказано арестовать его за малейшую шалость. И его сексуальные привычки стали, знаете ли, агрессивными. Он прочитал де Сада и решил попробовать некоторых добавок попроще в придачу к извращенным утехам. Он зашел слишком далеко, но полиции об этом еще не стало известно. Я его отправил самолетом в Гибралтар и велел дожидаться меня в отеле “Скала”, пока я не разберусь с его делами. Из гостиницы “Скала” его, разумеется, вышвырнули. Да и из других гостиниц тоже. Он иногда бывает крайне несносен.
— Да, нелегкое это дело, — заметил Уигналл, — очень нелегкое. Мы все иногда ведем себя чертовски глупо. Проснувшись сегодня утром, я почувствовал, что очень не рад тому, что случилось вчера вечером. Я ведь тоже был не на высоте, не правда ли? Разумеется, все были взвинчены. Да и еще этот нелепый мальтийский поэтишка. И эти двое великовозрастных детей со своим сексом и кока-колой. Мне очень жаль, что я сказал то, что сказал.
— Да ладно, ничего страшного. Я лишь хотел сказать, что стихи есть вещь большой эмоциональной плотности. Бросаться небрежно, знаете ли, тем, что вызывает горькие слезы…
Кажется, он не понял, о чем я толкую.
— Этого я не помню. Меня другое обеспокоило. Это было крайне безвкусно, но, разумеется, я забыл, что это имело отношение лично к вам и тому подобное.
Теперь уже я не понимал, о чем он толкует.
— Не помню, — сказал я. Ему бы следовало предать инцидент забвению. Но вместо этого он изрек слово, которое, как я помнил, он сказал и вчера вечером, только не помню в связи с чем.
— Да эту чушь про антропофагию, — сказал он. — Это было крайне бестактно с моей стороны.
— Ах, ну конечно, вспомнил. Я даже подумал, что это довольно забавно. Про консервы из человечины с этикеткой “Манч” или что-то в этом роде.
— Если честно, то я не верю, что каннибализм был когда-либо широко распространенным явлением, знаете ли. Каннибал — это просто оскорбление, наносимое врагу, в стиле Золя, знаете ли. Золя обозвал каннибалами парижскую чернь. Это — просто метафора. Всегда. Или почти всегда.
— Да, пожалуй так.
— Ну и довольно об этом, — сказал он. Он жадно допил свой джин с тоником. Али уже стоял за стойкой бара и налил ему новую порцию. — Покорнейше благодарю. Прекрасный парень у вас, сразу видно. Уже и полную миску льда заготовил, и все прочее. Нет, — сказал он на английский манер, даже не пытаясь чему-либо возражать, — я встретил этого приятеля в Колумбийском университете, он говорил, что знает вас, очень тепло о вас отзывался. Черный парень, зовут его, помнится, Ральф, фамилия какая-то валлийская, да, верно, Пемброк, прямо из книжки “Простофиля Вильсон”[689]. Хорошая книжка, между прочим.