После ужина я постоял на Кампо деи Фьори, глядя на статую Джордано Бруно, Нолана, как называл его Джим Джойс. Сожгли ли на этом самом месте его самого или только его изображение, так до сих пор и неясно. Его преследовали по всей Европе за еретическое учение о том, что душа и дух не могут существовать отдельно от материи, что разногласия и противоречия между отдельными элементами многоликой вселенной следует приветствовать и благословлять, поскольку именно они оправдывают существование Бога как примиряющей и объединяющей силы. Хоть он и был неаполитанцем, его следовало бы объявить святым покровителем Рима, председательствующим над разногласием. Я пошел в кинотеатр. Когда я вошел, на меня все присутствующие поглядели как на диковину и из-за моего возраста, и из-за элегантного костюма. Почти все зрители были молодыми людьми из разных стран с бородами, в джинсах, немытые. Зрительный зал провонял застарелой мочой. Под свист зрителей погас свет и на экране появились старые кадры на зернистой пленке, “Терцетто”. После титров на экране появился я сам в огромном саду с подстриженной лужайкой и плавательным бассейном, сидящий на соломенном стуле в теннисном костюме, за спиной у меня стол, уставленный всевозможными дорогими напитками. Я тогда был гораздо моложе, чем сейчас, но, все равно, казался зрителям очень старым. В зале раздались крики “vafnculo” и “stronzo”[694], шуршание и хлопанье надутых пластиковых оберток от сигаретных пачек. С экрана я говорил на хорошем тосканском диалекте. Я рассказал зрителям, что три моих рассказа, которые они увидят на экране, основаны на событиях, которые я видел сам или слышал о них в своей долгой жизни. Затем началась первая часть, экранизация моего рассказа, написанного на пароходе, плывшем в Сингапур, про жену плантатора, изменившую мужу из-за того, что он храпел. Храп мужа, разумеется, дополнялся неприличными звуками, издаваемыми зрителями. Я, сидевший в заднем ряду пожилой чужак, почувствовал закипавшую во мне ярость.
“Silenzio”[695], — крикнул я, но ответом мне были наглые выкрики и еще больший шум. Эти молодые люди несколько притихли, когда началась вторая часть, о юном американском наркомане, чья мать из слепой любви к нему крала деньги, чтобы купить ему очередную дозу кокаина у подпольных торговцев. Затем на экране появилась надпись “PRIMO TEMPO”[696] и зажегся свет. Теперь многие озадаченно уставились на меня. Я был явно похож на того, кого они только что видели, хотя, разумеется, и намного старше. Я слегка кашлянул, и юная римлянка похожая на американку произнесла “Silenzio”. В зал вошел толстый лысый римлянин с подносом и пошел по центральному проходу, выкрикивая глубоким надтреснутым голосом “Bibite fredde”. Снова погас свет и на экране вспыхнула надпись “SECONDO TEMPO”. Третья и последняя, самая длинная часть была основана на, думаю, хорошо известном рассказе о пожилом любителе искусств, живущем в красивом загородном доме в Сассексе в окружении прекрасных картин, бронзы, бесценных антикварных книг. У него имеется прекрасный клавесин из розового дерева, на котором он любит играть куранты и гавоты Бёрда[697] и Уилкса[698]. Верный старый слуга сервирует ему изысканные необыкновенно красивые блюда на серебряном подносе; он пьет драгоценные вина из флорентийского бокала. Он живет в башне из слоновой кости или замке Акселя[699]. И вот к нему вторгается современный мир в лице четырех громил, вооруженных налитыми свинцом дубинками и бритвами, и начинает крушить его отшельническое убежище, сперва избив до полусмерти слуг. Весь ужас заключается в том, что главарь громил прекрасно осознает, что он делает. Швыряя в камин первое издание “Гамлета” ин кварто, он с видом знатока рассуждает о скверном пиратском издании пьесы 1603 года. Он говорит об инкунабулах. Перед тем как исполосовать бритвой полотно Тулуз-Лотрека (на самом деле находящееся в музее Цюриха, но никто из зрителей этого, похоже, не знает), изображающее толстого хозяина и анемичнную кассиршу, он указывает на слабое изображение деталей на переднем плане по сравнению с мастерски скупыми деталями изображенной головой хозяина. Все это время несчастный любитель искусств сидит привязанный к стулу с кляпом во рту и, не веря своим ушам, слушает насмешливые комментарии эрудированного громилы, изъясняющегося на ноющем кокни. Громила исполняет курант Джона Булля перед тем как приказать разнести клавесин вдребезги. Камера медленно следит за седой головой и аристократическим лицом любителя, а тем временем шум веселого погрома все нарастает. Глаза выпучены, дыхание все более прерывисто, взор его туманится, поскольку сердце вот-вот остановится, наконец, наступает тьма. Затем он просыпается в кровати с балдахином времен королевы Анны. Его дворецкий, ничуть не поврежденный и вежливый, приносит ему чай. Это был лишь сон, слава богу, слава Богу. Зрители, понимая, что их надули, начинают ворчать.
697
Уильям Бёрд (англ.
698
Томас Уилкс (окрещен 25 октября 1576 — 30 ноября 1623) был английским композитором и органистом. Он стал органистом Винчестерского Колледжа в 1598, затем в Соборе Чичестера. Его работы в основном вокальные, и включают мадригалы, гимны и церковные службы.
699
“Замок Акселя” — Сборник критических статей (1931) Э. Уилсона, в основном посвященных символистской традиции в произведениях франц., ирл. и амер. авторов. Название сборника заимствовано из стихотворной драмы Ф. О. М. Вилье де Лиль-Адана “Аксель” (1872-86), заглавный герой которой ведет уединенную жизнь в своем замке, занимаясь оккультными науками. Изложенные в сборнике идеи нашли продолжение в статьях Уилсона, посвященных творчеству П. Валери, Дж. Джойса, У. Б. Йитса, М. Пруста, А. Рембо, Г. Стайн и Т. С. Элиота.