— Вы — везучий старик, — сказал он. Я был весь запакован в гипс и бинты.
— Долго ли? — спросил я. Из-за выбитых зубов голос мой мне казался чужим.
— Долго ли вам еще здесь находиться? О, долго. Да и дома вам придется еще долго лежать в постели.
— Я живу один. У меня нет никого, кто бы мог за мной присмотреть.
— Придется вам нанять сиделку. На Мальте есть хорошие сиделки.
— У меня есть проблемы на Мальте. Мне необходимо связаться со своим слугой. Мне необходимо связаться с тамошней полицией.
— Вам нельзя волноваться. Волнения мешают поправке. Нужны покой и смирение.
— Моего слугу выдворят из страны. Я не имел возможности уладить его ситуацию.
Я заметил белый телефон возле кровати, укрепленный на выдвижной металлической шпалере.
— Если бы я мог позвонить хоть в полицейский участок Лиджи на Мальте. Может быть, посольство Мальты сообщит мне номер.
— Сейчас даже и не думайте об этом. Вы возбуждены. Мне придется дать вам кое-что, чтобы вы заснули.
Прошло еще два дня прежде, чем я смог позвонить. Говоря с инспектором в Лидже, я слышал как карикатурно старчески с хрипом и присвистом звучит мой голос.
— О, — сказал он, — я крайне огорчен, слыша, что с вами случилось. Закон и порядок необходимы в любом городе. Вашему слуге разъяснили ситуацию. Он уже уехал. Он жаловался, что у него нет денег. Мы посмотрели сквозь пальцы на то, что он взял несколько ваших вещей и продал их на базаре в Валетте. Это было вызвано необходимостью, выбора не было, вы не вернулись, никаких вестей от вас не было, теперь я понимаю по какой причине, мне очень жаль.
— Какие вещи?
— Шахматы, кажется. Маленькая картина. Вы сами увидите, когда вернетесь. Он улетел в Тунис. Ключи от дома остались у семьи Грима напротив.
— Не могли бы вы быть настолько добры передать почтальону, чтобы мою почту пересылали сюда? Я здесь пробуду еще некоторое время: 126 Оспедале Фатебенефрателли…
— Это пишется в одно слово?
— В одно.
— Возвращайтесь на Мальту поскорее. Тут ведь теперь новые правила, касающиеся местожительства, знаете ли.
— Какие правила?
— Отсутствие в течение определенного периода времени приравнивается канцелярией премьер-министра к окончательному оставлению местожительства. — Принят новый закон о конфискации недвижимости.
— Но, черт побери, я же не могу ничего сделать, я весь изломан и едва не умер. Я вернусь, когда врачи сочтут, что мне можно путешествовать.
— Горт вернейфлад эбсфорт нардфайр.
Связь была плохая, ничего не понять. Я лежал в изнеможении, как-будто прошел пешком две мили.
Через две недели стала приходить почта. Двое медбратьев притащили мне полный мешок ее. Распечатать сам я ее не мог, поскольку одна рука совершенно не действовала и была подвешена в воздухе в некоем подобии нацистского приветствия. Один придурковатый братец, которого держали за посыльного и для всяких мелких надобностей и который через день привез мой багаж из гостиницы “Рафаэль”, с охотой взялся вскрывать для меня конверты, мурлыкая от удовольствия при виде красивых экзотических марок. Другой братец, очень шустрый и похожий на терьера, собирал марки и очень вожделел их. Среди почты было много книг от американских издателей, присланных в надежде получить хорошую аннотацию в целях рекламы. Я их подарил больничной библиотеке. Через шесть недель пришла книга от Джеффри. Вместе с письмом. Письмо к тому времени я уже мог держать, хоть и слабо, в обеих руках. Оно было коротким. Вот что в нем говорилось:
“Дорогой старый горячо и искренне, хоть и непостоянно любимый ублюдок. Я здесь, э-э, должен был написать адрес в верхнем правом углу и все прочие воскресные причиндалы мамы с папой, так ведь, в общем, нахожусь я в Сиэттле, в штате Вашингтон, очень красивом городе, в самом деле, улица называется Рэнье, номер 1075, я сейчас у Нахума Брэйди, вернувшегося в родные пенаты для того, чтобы расследовать огромный скандал, вызванный нашумевшей говенной книжкой про людей из самолетостроительной компании “Боинг”. У меня все в порядке и я не собираюсь встречаться с тобой в Лондоне, если тебя это устраивает, так что если соблаговолишь перевести сумму в долларах по этому адресу, я тебе буду более чем признателен. Имея в виду, что я выполнил то, о чем ты меня просил, старый друг, то есть затребовал, чтобы твой архив переслали на Мальту, это было несложно, а вот куда сложнее было стибрить в Чикаго свидетельства этого чуда, за которыми ты охотился, ну знаешь, того, что сотворил долбанный папа черт знает когда. Разумеется в том, что касается Его Яичества, все, с кем я встречался в больнице готовы были хоть под присягой провозгласить, что он превращал конскую мочу в “Джонни Уокер”, но я был с ними очень строг, ты ведь знаешь, как я умею; я им сказал, что меня интересуют показания только одного доктора, сделавшего официальное заявление; ну, я конечно был с ними суров, не просыхал с того момента, как приземлился в О'Хэйр. Короче, узнал я имя этого доктора, оно было и в старых больничных книжках, и в его рапортах и даже на стене написано буквами из чистого золота в числе тех, кто служил своей стране, спасая жизни и прочее напыщенное дерьмо. Звали его Б. К. Гимсон, МД, все старики его помнили и восхищались им потому, что он, дорогой мой, написал и даже опубликовал мемуар, тот самый, который ты теперь, должно быть, держишь в руках или, скорее, на коленях, если ха-ха они у тебя в данный момент не заняты чем-то другим, хотя после того, как ты от меня избавился, ты, наверное, рад покою и не хочешь больше никаких неприятностей — эх, как часто ты говорил эти слова твоему истинному другу. Но, разумеется, ни одного экземпляра этого мемуара найти было невозможно. Опубликован он был в 1948 году и весь распродан по дешевке, а затем доктор Б. К. Гимсон немножечко разбился, увлекаясь планеризмом, своим горячо любимым хобби. В общем, послали меня к его вдове, живущей в шикарном пригороде Оук Парк, где родился старина Хэм, до сих пор там, как и в его времена, бесчисленное множество церквей и ни одного бара, я там весь измаялся от жажды, даже представить себе не можешь. И она ведь мне тоже выпить не предложила, нету, говорит, в доме никакой выпивки. Совсем почти целиком и полностью слепая, дорогой мой, но живет самостоятельно, справляется, только соседи ей помогают с покупками. Сказала: гляньте-ка на этих полках, может и найдете, называется “Медик”, “Медик”, я-то сама не читаю, глаз нету, видите ли, очень милая старушка; вот, нашли; положите ее на этот стол, выпишите, что вам требуется и поставьте на место, это мое самое большое сокровище, а затем убирайтесь, выпить у меня ничего нет. Увы, пришлось обмануть старую селедку, сделал вид, что нацарапал несколько строчек, затем якобы поставил драгоценный том на полку, но на самом деле хитро и бесстыдно спрятал его под моим прекрасным пуловером ручной вязки. Вот на какое преступление я пошел, и все ради тебя, старый греховодник. Так что, вот она. Смотри страницу 153. Не забудь про бабки, береги свои изящные, хоть и хрупкие конечности. Падение в твои годы может обернуться очень, очень неприятными последствиями. Кажется, мне скоро улыбнется счастье, надеюсь, верю. Твой любящий неверный Джеффри. XXXXXXXXXX.”