— Мои книги, мои бумаги, моя мебель — это все также подлежит конфискации? Ваше правительство не позволит мне ничего считать принадлежащим лично мне?
Если движимое имущество останется на месте на тот момент, когда правительство Мальты именем мальтийского народа вступит во владение недвижимостью, оно также подлежит конфискации. Тем не менее, правительство не есть чудовище. Вам дается три дня, начиная с сегодняшнего, для того, чтобы увезти то, что можно увезти.
— У меня нет телефона. Не могли бы вы быть настолько любезны и позвонить от моего имени господам Кассару и Куперу в Валетте и попросить их организовать перевозку моего движимого имущества в Соединенное Королевство и там сдать на хранение в городское хранилище по их собственному выбору?
Я требую слишком многого, но видя мои затруднения он из личной симпатии ко мне готов выполнить мою просьбу.
— Вы окажете мне еще одну услугу, — сказал я, — а если не окажете, я ославлю ваше правительство в мировой прессе как истинное чудовище, каковым, как вы говорите, оно не является. Не стоит недооценивать силу всемирно признанного и уважаемого пера, мистер Аццопарди. Я соберу здесь фотокорреспондентов, которые запечатлеют зверское изгнание из собственного дома заслуженного старого искалеченного больного и несчастного человека. Так и передайте мистеру Мифсуду. И вашему премьер-министру также. И вашему архиепископу. Ей-богу, было время, когда британские крейсера стерли бы с лица земли всю вашу столицу от реки до гавани при малейшем намеке на то, что с гражданином Британии обошлись так, как вы обошлись со мной.
Времена изменились. Это больше не колония. У Британии нет больше никакой силы в мире. Мальта не является могущественной державой, но у нее есть могущественные друзья. Мои заявления непристойны. Берегитесь клеветать на мальтийский народ и его избранного главу государства. Чего еще я требую?
— Вы повесите на фасаде этого дома большую круглую мемориальную доску. На этой доске должны на веки вечные быть выгравированы слова. Запишите их к себе в записную книжку. Давайте, давайте, сэр, записывайте. КЕННЕТ МАРШАЛ ТУМИ, БРИТАНСКИЙ ПИСАТЕЛЬ И ДРАМАТУРГ ЖИЛ ЗДЕСЬ ДО СВОЕГО ИЗГНАНИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ МАЛЬТЫ В СЕНТЯБРЕ 1971 ГОДА. Записали? — Этого сделать нельзя. Это не входит в обязанности его департамента или какого-либо иного департамента правительства. Это могу сделать лишь я сам или какая-то заинтересованная частная организация, если, конечно, правительство позволит установку такой мемориальной доски, представляющей ничтожный интерес для мальтийского народа на его собственности.
— Это, черт меня побери, будет сделано, — в дикой ярости закричал я. — А теперь избавьте меня от присутствия вашей мерзкой и ничтожной бюрократической особы, пока я не довел себя до смертельного сердечного приступа и не проклял вас в последний момент своей жизни. Я, сэр, свою жизнь прожил и вполне готов к этому. Убирайтесь. Убирайся вон, мерзкий вонючий червяк, гложущий смердящий сыр, в который превратился нынешний мир.
Совсем не таким мне хотелось бы видеть свое возвращение домой.
LXXXII
— Я думаю назвать это “Конфабуляции”[706], — сказал я.
— Какое-то слезливое заглавие.
— Ну, сама посуди. В психиатрии, если верить этому словарю, это означает заполнение пробелов расстроенной памяти воспоминаниями о вымышленных событиях, принимаемых за реально происходившие. Впрочем, какая разница. Всякая память искажена. Истина, если не считать математики, есть то, что мы полагаем, что помним.
— Опять это, — сказала Ортенс. Она разбирала утреннюю почту. Зрение единственного ее глаза становилось все хуже, ей приходилось щуриться, чтобы прочесть. — Кажется, отправлено из Торонто.
— Как обычно? — спросил я, укладывая окончательный вариант рукописи в папку и убирая ее в секретер.
— Здесь они втыкают булавку в то место на фотографии, где находится сердце. Они желают знать, ощущаешь ли ты кинжальные боли в сердце.
— Ничуть не бывало. Сердце мое в отличной форме. Джеффри не удасться убить меня таким способом.
— Почему он так отчаянно желает ее опубликовать?
— Деньги деньги деньги. Тирлсон и Даблдей сообщили мне, что он получит вторую половину аванса, когда окончит биографию. А он не может окончить ее, пока я не умер. А тем временем, вот вам. “Конфабуляции”. И они, надеюсь, сделают его собственный труд излишним. — И я захихикал как вредный старикашка.
— Вредный ты старикашка, — снисходительно заметила Ортенс. В свои без малого семьдесят пять она в значительной степени сохранила свою юную легкость, изящество, плавность движений. Не помню, что на ней было надето в то утро, всего неделю назад. Слишком уж недавно это было. Помню только, что повязка на глазнице была бежевая, в тон чему-то. К туфлям, наверное, на ней были бежевые туфли. Она посмотрела на свои наручные часы, очень большие, больше мужских. — У них уже открыто, — сказала она.
706
Конфабуляция (лат.