— Ясно, вам дороги любимые игрушки…
— Можно и так сказать.
— И что нужно сделать, чтобы избежать этого?
— Один из нас должен поглотить другого.
— Не понял…
— Что тут непонятного? — губернатор усмехнулся и снова наполнил свой бокал. — Одна сущность поглощает другую.
— Прямо каннибализм какой-то. И как это происходит?
— Происходит все очень просто. Нет никаких фантастических сцен с героическими битвами на ментальном уровне. Внешне это могло бы выглядеть, как если бы два облака объединились в одно. Но представь, что у каждого облака есть свое сознание, свое я, своя сущность. И сосуществовать вместе они не могут. И потому одна сущность начинает поглощать другую…
— И пожравший приобретает силу сожранного, — предполагаю я. — Прямо какие-то горцы блин, Мак-Клауды…
— Нет, — поморщившись, прерывает меня Шалинский. — Не приплетай ваши голливудские сказки. К нам неприменимы ваши понятия о силе. Мы не являемся каким-то сгустком энергии, которые порой наделяют разумом фантасты. Мы есть сущность. Сущность мироздания.
— Но, Евгений Савелич, ты же сам сказал, что одна поглощает другую. Разве для того, чтобы сожрать другого, не надо быть сильнее?
— Да пойми ты, здесь имеет место совсем другое понятие силы. Есть сила мироздания. Она разделена на семь сущностей… Или ее составляют семь сущностей… О, Создатель! Как же тебе объяснить?
— А может, не надо пока мне ничего объяснять? А? Не, ну правда. У меня и так мозги уже кипят. Мне, конечно, интересно понять. Но я же понимаю, что не смогу сразу понять то, что, похоже, вы и сами за свою вечную жизнь не поняли. Или забыли. Давай наконец перейдем к делу. Зачем ты позвал меня?
И снова Шалинский буравит меня взглядом, будто пытается подцепить нечто в моих внутренностях.
— Я хочу понять, как ты… как он, мой собрат, смог закрепиться в тебе. Как ему это удалось?
Опять двадцать пять! Снова он про этого паразита, который якобы сидит во мне.
— Евгений Савелич, но зачем тебе это вдруг понадобилось? Ты же почти с презрением относился к подобной причуде твоего, кхм, якобы собрата.
— Да потому, — губернатор вдруг наклоняется ко мне, в его глазах явная злость, лицо наливается кровью, вены на висках вспухают, как от натуги. — Потому что он в твоем теле недоступен! Его невозможно поглотить, пожрать, если тебе так более понятно! Я его чувствую, но дотянуться не могу!
— Эй-эй, не надо так нервничать! — я отстраняюсь от этого пышущего злобой существа, встаю и отхожу на пару шагов, прихватив на всякий случай хрустальный графинчик с каким-то напитком. — Я ведь могу не посмотреть, что ты дух бессмертный. Раскрою тебе черепушку вот этой стекляшкой и спишу на состояние аффекта. Ты зачем это хотел достать моего, гым, этого… ну, того, кто внутри? Сам хотел его сожрать? Так это для этого я был тебе нужен? А?
Шалинский тоже поднялся и некоторое время стоял, облокотившись о спинку кресла. Его взгляд по-прежнему сверлил меня. Однако краснота с губернаторского лица постепенно спала, вены сдулись, да и сам он как-то устало обмяк. Затем он снова сел, налил себе янтарной жидкости и залпом осушил бокал. Похоже, и бессмертным не чуждо ничто человеческое. Ему бы еще нервно закурить, для полного соответствия образу.
— Да, — он заговорил тихим голосом, потерявшим былую властность. — Да. Хотел. Но не получилось. Против восьмого у меня шансов нет. Ни у кого шансов нет. Восьмой всегда сильнее. Единственный способ сохранить свою сущность — попытаться поглотить одного из прежних семерых. Здесь хотя бы шансы одинаковые.
— И что было бы, если бы ты пожрал меня… В смысле, того, кто во мне?
— Я остался бы самим собой. Тебя… Его не стало бы. Восьмой стал бы одним из семи.
Бр-р-р, совсем меня запутал этот бессмертный своим бредом. Неужели это все происходит в реале? Бред… Бред… Бред! Все, пора заканчивать! Меня там Катерина ждет, в конце концов.
— Послушай, Савелич. Ничего, что я к тебе так по-простому? В общем, я ничем не могу тебе помочь. Я даже не представляю, чем бы я смог тебе помочь. Ну, обратись в милицию в конце концов, — и мысленно добавляю: "или в психушку". Но судя по его окаменевшей фигуре, никакой реакции не последовало бы, даже если я сказал бы про психушку вслух.
Стараясь не вывести его из оцепенения, тихонечко направляюсь к дверям.
В холле все так же людно, но народ уже предпочитает не стоять, сбившись в группы, а теми же группами расположиться на удобных диванах и креслах. От одной из групп отделяется и идет в моем направлении Катерина. Отмечаю, что сидела она на одном диване с каким-то бородатым типом.
— Тебе не стыдно, а? — негодующе шипит она, щипая меня за бок. — Бросил бедную женщину одну и испарился невесть куда!
— Во-первых, не одну, ты же была с подругой. А во-вторых, я тебя предупредил, — оправдываюсь, пытаясь изобразить на своем лице выражение ангельской невинности.
— Ага, предупредил. Ты же не сказал, что уходишь на целый час. Хорошо, что я встретила Лорика, а то торчала бы тут одна, как дура.
— Кстати, — перебиваю ее негодующий шепот и пытаюсь грозно надвинуть брови на глаза. — Когда это твоя Лорик успела отрастить бороду и сменить пол?
Катерина умолкает непонимающе, затем оборачивается в сторону компании, в которой только что находилась.
— А-а, — протягивает она понимающе, и в ее глазах загораются озорные огоньки. — А как ты хотел? Вот еще бы часик где-нибудь прошлялся и… и…
— И что? — подстегиваю ее фантазию. — Ну-ну? И что?
— И ничего, — Катерина надувает губки, хмурит брови, пытается изобразить обиженный вид. Но глаза, в которых пляшут озорные бесенята, выдают ее настроение. Наконец она улыбается, хватает меня за руку, прижимается ко мне и говорит с деланным укором в голосе. — Мне, чтобы ты знал, бородатые вообще никогда не нравились. Понял?!
— Понял, да понял я! Да не щипайся ты, а то отдам бородатому! Ой! Да я же пошутил! Ой! На нас уже смотрят!
— И пусть смотрят. Может, я напилась от скуки, пока тебя не было? Имеет право пьяная женщина ущипнуть разок своего мужчину? Имеет?!
За спиной слышу приближающийся цокот женских каблучков. Слегка повернув голову, вижу подошедшую Ларису, или как там ее, Лорика.
— А ты, оказывается, садистка, Катенька, — говорит подошедшая томным голосом.
— Ой! — вздрагивает Катерина. — Лорик, нельзя же так подкрадываться!
— Разве я подкрадывалась? — поднимает брови в искреннем удивлении Лорик. — Я тебе кто? Разведчица-диверсантка какая, чтобы подкрадываться? Просто ты с таким маниакальным усердием щиплешь бедного мужчину, что совершенно не обращаешь внимание на все остальное.
— А может, он заслужил, — стараясь придать лицу высокомерное выражение, заявляет моя спутница.
Я тем временем рассмотрел подошедшую женщину. Лорик была несколько полновата для того женского идеала, который обычно меня привлекал, однако в ее полноте не было обычной для толстушек рыхлости. И крупная грудь, призывно манящая из глубокого декольте, и приподнятый, как у молодой девчушки, зад скрадывали полноту и придавали фигуре некую вызывающую сексуальность. А гладкая, нетронутая загаром кожа лица, подчеркнутая ярко-красно напомаженными губами и обрамленная иссиня-черным каре волос, искрящихся от лака в свете многочисленных светильников, придавала ей схожесть с персонажами фильмов о колдуньях и вампирах. Такую внешность, кажется, называют готической. Хотя я не видел в ней ничего мрачного или хотя бы несколько серьезного, что должно быть присуще готическому образу. Просто весьма приятная, несколько выпившая женщина, желающая, а скорее, даже требующая, веселых развлечений.
— Может, ты все-таки познакомишь меня со своим мужчиной?
Ага, похоже, и я подвергся тщательному внешнему обследованию.
— Олег. Лариса. — показала нам друг на друга Катерина.
— Очень приятно, — первой произнесла Лорик, протягивая мне руку.
— А как мне-то приятно, — отзываюсь ответным комплиментом, беру ее ладонь в свою и пытаюсь сообразить, что с ней делать, с ладонью, естественно. Поцеловать или просто пожать? После полусекундного раздумья просто накрываю ее своей второй ладонью и склоняю голову в якобы почтительном поклоне, сопровождая всю эту процедуру улыбкой. Улыбкой, кстати, искренней. Я всегда улыбаюсь приятным женщинам, улыбаюсь непроизвольно, а потому искренне.