И я вспомнил все. Все века своего существования и неизмеримое время небытия. И я вспомнил, как пришел в этот мир. Я пришел Восьмым. Пришел с миссией судьи, так же, как совсем недавно пришел последний собрат. Я поглотил первого из семерых, подвернувшегося мне. Поглощенная сущность дала мне знания, и я узнал, для чего был создан этот мир, и впервые познал радость физического воплощения.
Я вспомнил те чувства, которые испытывал при поглощении той сущности. Сейчас я испытывал чувства противоположные… Это было невероятно, жалкая сущность смертного поглощала меня. Море растворялось в капле…
Боль усиливается, и я начинаю кричать, будто это может как-то помочь. Кажется, что моя голова сейчас разорвется на тысячу осколков. Я желаю, чтобы это произошло скорее и все закончилось. Кричать уже нет сил. Из моего горла вырывается лишь сиплый хрип. И вдруг ослепительная вспышка озаряет мое сознание, и боль уходит. Я продолжаю стоять на коленях, закрыв глаза и зажимая голову руками. На смену недавней боли приходит чувство непонятной эйфории и легкости. Я чувствую, как мое тело, мой разум, моя сущность… да, именно моя сущность наполняется энергией, вливаемой из непонятного источника. Непонятного потому, что находится он не вне, а будто бы внутри меня и в тоже время многократно превышает объемом мою сущность. Я не могу этого объяснить, потому что не могу понять.
С новой энергией в меня вливаются и знания. Вернее будет сказать, не знания, а понимание. Понимание мироздания, его основ и правил. Понимание самой Сути. Меня опьяняет новая энергия, и я отгораживаю свое сознание, продолжая впитывать ее, аккумулируя где-то внутри, но оставив познавание до времени. Эмоции отступают. Я вспоминаю, кто я есть, где и зачем нахожусь, и открываю глаза.
Оболочка Катерины лежит на каменном полу. Каким-то образом понимаю, что она пуста. Перед плитой стоит странник. Теперь он держит руку на книге, а на лице его отображается блаженство. Осторожно касаюсь его разума и понимаю, что это уже не совсем он. Он изменился.
Почуяв мое касание, странник откликается таким же прикосновением к моему сознанию и открывает глаза.
— Ты изменился, собрат, — говорит он удивленно. — Ты открылся для общения. Ты все же решил овладеть телом смертного самостоятельно?
— Ты тоже уже не тот странник, паразитирующий на чужих мирах, — говорю ему в ответ. — Вот только я все тот же смертный. Так что не знаю, уместно ли тебе называть меня собратом?
— Ты играешь со мной, собрат? — странник отнял руку от книги и подошел ко мне. — Я ощущаю твою сущность. Она едина. Ты такой же, как я… как я теперь.
— Ладно, завязывай докапываться до истины, — кладу ему руку на плечо. — Поверь, я хоть и существую неизмеримо меньше тебя, но знаю точно, что поиск истины — это дохлый номер. Расскажи лучше, что здесь произошло?
Голова немолодого полковника как-то по детски склоняется на бок, его глаза с еще большим любопытством заглядывают в мои.
— Поистине удивительный мир создали некогда наши предшественники…
— Ты будешь рассказывать, что произошло? — нетерпеливо переспрашиваю я. — Или мне для этого придется вышибить тебя из этой оболочки?
— Произошло то, что твой бредовый план, смертный, — странник на миг замолкает, и я чувствую его осторожное прикосновение к своему разуму. — Вернее, теперь уже не смертный… Короче, твой бредовый план удался. Я поглотил сущность Катерины и стал одним из семерки.
— Но ведь ты уже собирался сбежать? Что заставило тебя изменить решение?
— Не могу объяснить, — пожимает плечами странник. — Наверное, твое безумие заразно.
Усмехнувшись, осматриваюсь вокруг. Не пройтись ли мне в свой кабинет? Все-таки не верится, что можно вот так просто проникнуть туда из столицы. Натыкаюсь взглядом на тело Катерины.
— Эта оболочка пуста, — говорит странник, проследив за моим взглядом, и добавляет: — Как и оболочка твоего друга.
— Какого друга? — не сразу доходит до меня. — Василия? Что ты хочешь сказать?!
— Катерина уничтожила его сущность, — объясняет странник. — Извини, но от твоего друга осталась только пустая оболочка, которая скоро погибнет, если каким-то чудом в нее не вселится новая сущность.
— Твою мать! — я бросаюсь к выходу из подземелья, на ходу нащупывая в кармане разбитый вдребезги мобильник.
Раннее утро выходного дня. По проспекту пролетают редкие автомобили, отражая стеклами низкие лучи утреннего солнца. На улицах никого. Народ отсыпается после напряженной трудовой недели. Лишь одинокий пьяница сидит на пустой остановке и, сосредоточенно глядя на свою тень, декламирует:
— У попа была собака, он ее убил. Она съела кусок мяса… — мужичок задумывается на несколько секунд, после чего грозит пальцем своей тени. — Э-э, нет, братишка, что-то ты тут загнул. Как же собака могла съесть мясо, если поп ее убил? А?
Вы когда-нибудь видели, как пьяный человек пытается придать лицу умное выражение? Нет? Напьетесь — поэкспериментируйте перед зеркалом…
— Мертвая собака не может съесть мясо, она вообще ничего не может съесть, — с умным видом продолжает объяснять тени порядок вещей утренний философ. — Вот ты думаешь, почему мертвые не потеют? Не знаешь? Да потому, что они не едят и не пьют, глупый…
Мужик снова грозит тени пальцем и на некоторое время умолкает. Его глаза закрываются, голова начинает опускаться на грудь…
— Но кто-то же мясо съел! — вдруг резко встрепенулся он. — Кто?!
Мужик принимает позу мыслителя, но через несколько секунд вновь клюет носом в коленки и, вновь встрепенувшись, продолжает:
— Давай рассуждать логически, — делает он успокаивающий жест открытой ладонью в сторону своей тени. — Что мы имеем? А имеем мы попа и собаку. Кто сказал, что мясо съела именно собака? Наверняка поп и сказал. Ведь из них двоих разговаривать умеет только поп. Логично? Логично. Собака — тварь бессловесная, ответить за себя не может. А тем более мертвая собака…
У попов и собак вообще взаимная неприязнь. Жил со мной по соседству отец Сергий, так мой Барсик чуял его за версту и начинал лаять так, как ни на кого не лаял. Не зря говорят, что собаки чуют нечистую силу… Потому их в церковь и не пускают. Кошкам можно, а собакам нельзя…
Тут мужик, видать, почуяв затылком мой заинтересованный взгляд, оборачивается и, приставив ладонь к глазам, закрываясь от солнечных лучей, спрашивает:
— Ты знаешь, почему собак не пускают в церковь?
— Нет, — я честно кручу головой. — Не знаю.
Мужик отворачивается и снова обращаетсяя к тени:
— А к чему вообще ты завел этот разговор? Оно тебе надо? — он смотрит на часы. — О! Моя уже должна свалить на смену. Пойду-ка и я домой.
Он поднимается и, сделав пару шагов, вновь оборачивается.
— А ты пока посиди тут и подумай… — начинает было грозить пальцем тени, но замечает ее отсутствие на прежнем месте и замолкает, пытаясь сообразить, куда пропал его собеседник. Как-то очень подозрительно и строго смотрит на меня, снова переводит взгляд на то место, где еще недавно была тень. Пожимает плечами и, хмыкнув, бредет восвояси пьяной походкой.
Я сажусь на то место, где только что сидел пьяница, но лицом к солнцу, подставившись утренним лучам. Мимо промчалась "скорая", свернув в ворота больницы, откуда я только что вышел. Там, подключенный к медицинским приборам, лежал Василий. Вернее, его тело. Рядом с палатой сидит Толик. От него я узнал, что вчера Суровцев вышел из кабинета начальника "Багиры" практически трезвый и, позвав с собой Толика, решительно двинулся из офиса. Сев в машину, приказал ехать к зданию штаба "Партии Большинства". На вопросы Толика, что он задумал, Василий ответил, мол, на месте разберемся. Разобрались, мля… Пройдя в палату, я сразу убедился в том, что странник сказал правду. Василия просто не было. Он умер. Погиб. То, что лежало, опутанное проводами и трубками, было лишь его бывшим телом. Толик, чудом избежавший участи Василия, не мог об этом знать и потому сидел на стуле у дверей палаты, ожидая, когда шеф очнется. Естественно, я не мог сказать ему, что шеф не очнется уже никогда.