Стенограмма лекции Дмитрия Менделеева, прочитанной им, нашим великим химиком, в декабре 1905 году студентам Московского университета.
…Матеря воздухоплаванье, граф Ростопчин не заметил, как туча нашла на солнце – и в его кабинете появился сам Аракчеев.
Одно из его имений, если вам неизвестно, было у него в Тверской губернии – вот из него он и нагрянул в Москву – и сразу к Ростопчину в серый сумрак его кабинета. И в этом сером сумраке он и положил на стол московского генерал-губернатора бумагу следующего содержания:
Повелеваю беспрекословно выполнять все распоряжения генерал-фельдцехмейстера барона Аракчеева, касающиеся Дела о двадцати пяти фельдъегерях, как если бы все распоряжения я отдавал бы Сам.
Павел
Ростопчин бумагу эту внимательно изучил на предмет даты, т. е. чья императорская бумага моложе: его или Аракчеева?
Выходило, что его бумага была моложе – и поэтому главнее4. И он сказал Аракчееву, носившему высшее военное звание в нашей русской артиллерии:
– Моя бумага моложе – и потому… – Хотел сказать: пошел вон, – но сделал паузу, чтобы с большим эффектом это «вон» прозвучало, потому что государево слово не просто – «вон», а – «гони его в шею вон»! И он достал свою бумагу, т. е. бумагу, которую он от государя получил.
Я все думал, как бы мне эту бумагу поэффектней воспроизвести?
Чистым книжным листом?
Читатель не поймет: подумает, что типографский брак. И поэтому скажу просто. Три минуты вертел Ростопчин этот чистый лист императорской бумаги.
С обеих сторон он был девственно чист. А на просвет – еще страшнее.
От твердого нажима императорского пера остался только след, будто это санный след, запорошенный снегом!
Как его в своей апоплексии обер-полицмейстер московский разглядел – и воскрес?
Непостижимо!
Тут, наверное, без Высших Сил Небесных не обошлось.
А помазанник Божий, государь император Павел Петрович, как какой-нибудь последний карточный шулер, передернул бумагу, время или еще что передернул!
А может, и не он передернул, а кто-то другой? Ведь это его, словно бы карту какую, передернули!
Не знаю, что думал по этому поводу Ростопчин. Не матерное же свое – воздухоплаватель!
А что? Все очень может быть, когда такое на просвет прочтешь.
Туча сползла с солнца. И ворвался в кабинет солнечный свет!
След от гусиного пера государя почернел, протаял – как санный след весной протаивает от мартовского солнца.
Дошли до меня сведенья, граф, что вы мумию самозванца вашего Порфирия Тушина за мумию моего батюшки хотите выдать и в Москве в Благородном собрании выставить!
А ну немедля мумию этого тушинского вора ко мне в Санкт-Петербург!
Александр Первый
Сей отрывок из романа первого я «выдернул» сюда потому, что автор этого анекдотца, приключившегося с Ростопчиным в 1805 году, Павел Петрович. Но это лишь начало сего анекдота. Он имел продолжение. Вот что написала в своем письме племянница графа Большова Катерина Безносова своей подруги Марии Балконской.
…Слух по Москве кто-то распустил, но слух столь нелепый, что я тебе его не буду пересказывать5.
Второй слух был похож на правду.
Наш Ростопчин с французским императором Наполеоном вошел в заговор. Императора нашего Павла Петровича в крепость намеревались заточить, а вместо него какого-то капитана Тушина выставить. Очень этот капитан на нашего государя похож!
Заговор провалился. Московский обер-полицмейстер Тестов этот заговор на корню пресек. Но сам же и пострадал. Паралич его разбил! И о чудо! Ростопчин, наш генерал-заговорщик, с одра смерти обер-полицмейстера поднял – воскресил! Воскресил императорской бумагой, что ему наш царь Павел Петрович накануне прислал. Шепотом содержание той бумаги передавали.
«Я, граф, у твоего главного сотоварища, Наполеона, гильотину вытребовал из Парижа, – написал государь Ростопчину. – Скоро сия машина в Москву прибудет. На твоей шее гильотину мы и испробуем. Потом – на шее Порфирия Тушина, а Бог даст – и до императорской шеи французской доберемся!»