…Спокойный голос, говорящий о самом страшном. «Ты – Теон Грейджой, теперь никто не будет твоим хозяином». И фотографии, не имеющие права быть реальностью, но правдивые – чёрно-багряные, будто провалы в Ничто, всасывавшие душу.
Последние видения приходили чаще всего – Вонючка просыпался в холодном поту, с заполошно колотящимся сердцем, захлёбываясь слезами… Подвёл, подставил, не смог защитить! Вражда с Хорнвудами, и ссоры с лордом Русе, и авария возле верфи, и злополучный след зубов на рёбрах – всему виной Вонючка, Вонючка, поганый Вонючка! Он вцеплялся себе в голову и сипло выл без единой человеческой ноты, раскачиваясь и крупно дрожа.
Остановить это, прекратить существование своего тела – было единственным желанием Вонючки всё это время, каждую минуту. Ночью же, после таких снов, оно становилось неодолимым. И невыполнимым.
В палате с зарешёченными окнами, под постоянным наблюдением – неудачная попытка лишила бы Вонючку доверия Этих, а заодно и всех шансов. Он должен был вести себя хорошо и убедительно играть свою роль. Он должен был продержаться до интервью: за успешное выступление Вонючке обещали свободный выгул.
- Да соберитесь же вы, Хорнвуд, в конце концов! – Пейтон Крэгг повысил голос, и его подельник тревожно встрепенулся. – В Пайре беспределят бунтари, в войсках чёрт-те что творится, товар так и пропал с концами – а вы всё витаете в облаках!
- Я должен продержаться до интервью, – невпопад пробормотал Хорнвуд, нервно оглянувшись через плечо – ссутуленный и дёргано-суетливый, он имел вид вконец свихнувшегося параноика. – Осталось немного… Болтонский гадёныш придёт на живца, и я отдам его вам. И делайте с ним что хотите, только узнайте, куда он утащил мою девочку…
Крэгг раздражённо втянул воздух сквозь зубы:
- Своей девочкой. И своим придуманным Болтоном, – с расстановкой, сдерживая злость, произнёс он, – вы здорово утомили моих людей, это я вам честно скажу. Вы ничего больше не видите вокруг – ни одной из ваших проблем, которые я уже которую неделю решаю вместо вас прямо из больницы.
- Он присылает мне пальцы, – громким шёпотом признался Хорнвуд, комкая в руках замусоленную тряпицу, когда-то, верно, бывшую носовым платком. – Понимаете, отрезанные пальцы. Полусгнившие, с кожей и без. По почте.
Крэгга это не впечатлило: по долгу службы случалось сталкиваться и не с таким, а его собственные пальцы уже надёжно обросли пересаженной кожей.
- Если бы ваш любезный зять был жив, то возглавил бы сопротивление в Пайре, а не швырялся из кустов гнилятиной, вы так не считаете?.. – попытка достучаться до чужого разума осталась без ответа, и Крэгг продолжил: – Мне донесли, кто там руководит: остатки Первого и Второго отрядов – личные телохранители Болтонов. Их имена засекречены, но где-то в архивах дредфортской базы наверняка должны храниться досье. Доберёмся до их родни – и бунтари у нас в руках!.. Хорнвуд?
- Да… На ваше усмотрение, – вздрогнув, откликнулся тот – мыслями явно далеко отсюда.
- К поискам досье и к охране архива нужно привлечь исключительно южан, – добавил Крэгг. – Среди местных, судя по утечке информации, окопалась крыса.
- Хорошо, – отозвался Хорнвуд после десятка секунд паузы. – Только оставьте мне поисковый отряд.
- Да взгляните вы правде в глаза! – взорвался наконец Крэгг, стукнув по прикроватной тумбочке; раздражённое после операций горло спазмом стиснул кашель. – Ваша дочь сбежала с ё**рем или просто подальше от вашего контроля! Такое бывает! Хватит расточать силы на подростковые заскоки!
Хорнвуд встал резко и тяжеловесно – так, что со скрежетом отъехал стул: вырос горой над оторопевшим мафиози.
- Не смей так говорить о ней, – исказившееся яростью лицо побагровело так стремительно, что у Крэгга мелькнула мысль: если толстяк, схватив инсульт, рухнет вперёд, то переломает ему кости. – Донелла не могла так поступить! Её похитил Болтон, и я буду искать её, пока не найду, а ты – будешь помогать. Это ясно?!
- Успокойтесь, старина, фирма ваша, и вы у руля, – примирительно приподнял Крэгг шелушащиеся тёмно-розовые ладони. И когда Хорнвуд, нервно сгребя пальто и планшет, уже собрался идти – невзначай добавил: – Вот только приоритеты и в самом деле пора пересмотреть. А то как бы ваш руль окончательно не уплыл из рук…
Если седьмое пекло существовало, то Донелла Болтон оказалась там. Не закуток три на три фута, не загноившееся плечо, не голод зашвырнули её за последнюю черту отчаяния – а мамин крик за стеной. Осознание того, что она не успела.
Донелла трудилась все эти дни не покладая рук – шатаясь от слабости, ловя в страхе каждый звук с улицы, – измученная, но не сломленная. Пока Рамси был в отъезде, она, упираясь спиной в стену, расшатала и выломала из пола унитаз. Труднее всего было отбить от него нужный кусок, не расколотив при этом полностью: Рамси ведь наверняка заглянет через щель в двери! Поставив всё как было и вооружившись осколком фаянса, Донелла принялась пробивать себе путь на свободу. Она ковыряла дверь в месте крепления замка без устали, день и ночь, смены которых не замечала. Пальцы бесконечно ранились и кровоточили, хоть Донелла и обмотала орудие рукавом пальто; есть уже почти не хотелось. Время от времени она, обессилев, забывалась сном – всё более тяжёлым, всё чаще.
А потом Рамси вернулся. Он был хтонически жуток, он рассказывал через дверь ужасные вещи – безмятежным и рассудительным мёртвым голосом. Это был уже давно не тот чудаковатый обаятельный паренёк, за которого Донелла вышла замуж, это был даже не тот тихий псих, который пристегнул её цепями и угрожал, а затем запер в туалете, – это было… Это было что-то окончательно бесчеловечное, и Донелла рыдала от ужаса, когда оно попыталось войти.
Но стоило ему утащиться прочь от двери, она, сломав оцепенение, продолжила – всеми силами стараясь не производить ни звука. Слишком медленно. Опоздала. Опоздала…
Услышав спустя время мамин голос – испуганный, тихий, но разносящийся эхом по каменной башенке, – Донелла принялась долбить дверь, уже не заботясь о пальцах. Оставалось чуть-чуть, совсем чуть-чуть, треть толщины! Она не представляла, чем сможет помочь, – она просто рвалась на свободу, потому что мама в беде…
А потом был последний, страшный крик. И Донелла онемела, похолодев. Она ждала ещё хоть звук – с надеждой, с болью, с ужасом, – но гулкую тишину наполняло только бормотание палача.
«Мама? – позвала Донелла, осмелившись. – Мама?..»
И, не услышав в ответ ничего, кроме проклятого чокнутого голоса, – изо всех сил ударила в дверь плечом. «Мама!!!» – кричала она сипло, заходясь от боли, и била, била, била… Пока не сползла обессиленно вниз.
Ублюдок приходил бормотать свой бред к ней под дверь. Про конец пути и про маму. Про маму… Дрожа всем телом – не от страха, от отчаянной ярости, – Донелла молила Семерых, чтобы в этот раз он вошёл: всадить заляпанный кровью осколок в ненавистное лицо, вспороть ему глотку, и дальше будь что будет… Но Рамси уволокся прочь, и она отключилась.
Вырвавшись из одуряющего тягучего сна, больше похожего на кому, Донелла принудила себя встать и продолжила ковырять дверь. Монотонно, слепо, с тупым упорством зомби. Она больше не обращала внимания на звуки, которые издавал Рамси, – бродил ли он по башенке, подволакивая тяжёлые сапоги, или шуршал пакетами, или бормотал, добродушно беседуя с кем-то неслышным, или страшно орал после пары часов затишья… Рамси тоже больше не уделял пленнице внимания – будто позабыл, что она есть.
Когда истончившийся слой дерева наконец поддался и замок повис на одной дужке, Донелла уже едва ли что-то соображала от истощения. Иначе, наверное, побрела бы к выходу – а не к лежащей на кровати куче чёрного тряпья, в которой она с первого взгляда узнала Рамси Болтона.
Шатко, бездумно, стиснув грязный осколок – уже, казалось, вросший в скрюченные пальцы, – Донелла шажок за шажком плелась к мужу. Убедиться, что ублюдок мёртв, было жизненно необходимо, а если нет… Что если нет – Донелла подумать не успела: замерла в двух футах от цели, уставясь в отощалое измождённое лицо. А в следующий миг чудовище вскинулось – одним стремительным звериным рывком. Запоздалый, заторможенный слабостью замах – Рамси перехватил её руку и вывернул, и осколок фаянса звякнул об пол.