- Как она вылезла? – то ли услышала, то ли вообразила Донелла его неживой отстранённый голос – прежде чем окунулась наконец в темноту.
- Ах ты гад! Документы, сука, тащишь?!
Болтонский молодец в глубоко надвинутом капюшоне – узкоплечий, толстенький – безмолвно и яростно отбивался в темноте от патрульных южан.
Он так и ушёл бы незамеченным: кто станет всерьёз шерстить территорию в такой дождь? – если бы не случайный луч фонаря. Пятно света на двери в архивный корпус, звяк упавших ключей – и чёрная фигура неуклюже рванула прочь, разбивая лужи. Южане догнали быстро, вцепились, как псы; полминуты борьбы, ругани в два голоса – и, с треском порвав куртку, болтонский молодец выскользнул и бросился бежать. К груди он прижимал картонную папку.
Южане были вымотаны и злы, промокли, получили тумаков. Они больше не хотели бегать, имея приказ не церемониться со шпионами. В шорохе дождя грохнул выстрел – и беглец, крутнувшись, упал навзничь. Всё так же молча.
Патрульные подошли ближе, косясь на разлетевшиеся из папки листы: Кога, Круш, Ноздря – расплывались под дождём нелепые заголовки. Капюшон с убитого так и не слетел – только выбилась из-под края тёмная чёлка.
- Да это же баба! – протянул тот, что не стрелял, приглядевшись к неподвижной фигуре и лицу. – Ты бабу порешил. Ещё и на сносях, похоже, глянь, какое пузо… Семь лет теперь удачи не видать, знаешь примету?
- Шпион – всегда шпион, баба или мужик, тут и думать нечего! – Вояка помолчал, мрачнея, поправил ремень; тронул носком сапога раскисшую папку: – Бумажки-то, поди, собрать надо, важное что-то должно быть…
- Да не нашего ума дело… – проворчал второй и принялся торопливо сгребать в папку всё, что ещё не разлезлось.
Кутаясь в форменные болтонские куртки с перешитыми эмблемами, южане поспешили обратно в казарму – докладывать о происшествии.
Запоздалый осенний дождь пополам с мокрым снегом шелестел над дредфортской базой, хороня в себе все остальные звуки. Глаза Любаны, широко распахнутые ему навстречу, стекленели под ударами капель.
Вонючка не сомневался в принятом решении. Он приложил столько усилий, чтоб получить этот шанс! Стойко выдержал незнакомых людей, свет, камеры, вопросы, микрофон в лицо; даже что-то говорил по команде… И получил наконец свою награду: электронный ключ.
Вонючка не боялся приближения смерти. Наоборот – ждал её, как ждут старого друга, немного запоздавшего. На душе было спокойно, в голове – впервые за долгое время! – поселились уверенность и какая-то тихая радость, что скоро всё закончится. Ему не хотелось ни остановиться на секунду, ни полюбоваться в последний раз восходом солнца, как поступают, наверное, другие самоубийцы. Да он и не успел.
- Теон! Что ты здесь делаешь?.. – весёлый голос Луизы будто выцвел на полуслове, окрасившись ужасом.
Она появилась на крыше, когда Вонючке оставалась всего пара шагов до края. Он обернулся на оклик и застыл; мелькнула нелепая мысль, что как-то неловко будет прыгать при ней. Мелькнула и пропала. Луиза набросилась, будто бешеная кошка: невесть как изловчилась схватить за шею и потянула прочь от парапета.
- Нет, пожалуйста! – отчаянный всхлип, тычок носом – куда-то между лопаток: она была ниже почти на фут. – Не смей!
Приказывать?! Может только хозяин! Закаменев и оскалясь, Вонючка утробно рыкнул:
- Убери руки, – с замершими на весу кистями, избегая касаться девушки.
Он мог бы стряхнуть её и так: всего-то движением плеч… или броском через себя. Если бы не блок.
Луиза помотала головой; что-то тёплое мокрило Вонючке спину, где она уткнулась лицом:
- Никогда! Не уберу! Ты должен жить! – прерывающимся голосом пролепептала она такую чушь, что от ярости перехватило дыхание.
На кой грёбаный чёрт ему жить? Кому ещё он должен?! Блок, мешал только блок – не то, как она приносила ему домашнюю выпечку в палату, не то, как читала книги, пыталась увлечь музыкой, показывала фильмы на планшете…
- Отпусти! – повторил Вонючка; скованный неподвижностью, не смея сопротивляться, он потерял ещё несколько футов, но стоит только отцепить Эту – покрыл бы их одним прыжком…
А дальше всё случилось стремительно. Луиза прижалась, схватила его за голову:
- Теон, посмотри на меня! Умоляю, посмотри! – и попыталась повернуть к себе…
Рука соскользнула в тот момент, когда Вонючка зарычал, приоткрыв рот. Треск распоротой кожи, металлический вкус – Луиза вскрикнула – и он истошно взвыл хором с ней. От боли в давно отрезанном пальце потемнело в глазах, по нервам шибанул леденящий ужас. «Нельзя кусаться без приказа! Нельзя, нельзя, нельзя!» – лезло из глотки через силу, тошнотворными спазмами.
Хрипя, Вонючка шлёпнулся на крышу, схватился за голову; «Теон, что с тобой?!» – мельтешило где-то за гранью сознания, до рвотного кашля усиливая боль.
- Нельзя к-кусаться!.. – невнятно сипнул он.
«Не трогай меня, не трогай, Утонувший Боже, прекрати меня трогать», – но это уже не вытолкнулось, так и застряло под кадыком.
Белый рукав халата пропитывала кровь, а Луиза всё цеплялась за Вонючкину шею, дрожа всем телом и слабо всхлипывая.
- Я не хочу слышать, почему ты принял такое решение. – Она наконец отстранилась, оставив руки на его плечах. – У тебя было такое сложное, ужасное прошлое… Нет, молчи! Не говори ничего! Это не имеет значения! Я помогу тебе всё забыть!
- Я не хочу забывать, – голос пробился наконец сквозь боль – в голове, в голове, боль только в голове – сухой и безжизненный.
- Хорошо, – судя по всему, Луиза не решилась спорить. – Просто… – запнувшись, она быстро вытерла глаза. – Извини, что плачу… Я просто… люблю тебя, я не смогу без тебя! Это, наверно, глупо звучит, но я правда тебя полюбила, – Луиза жалко улыбалась сквозь слёзы. – Пожалуйста, живи ради меня, я сделаю для тебя всё! Позволь мне просто быть рядом…
Внутри всё воспротивилось – ужасом, болью, отвращением, – но усилием воли Вонючка сдержался. Плечи его беспомощно опустились. Недопустимо. Не пресёк вовремя, не распознал. Будь господин Рамси жив, заставил бы, наверное, сожрать её – не всю, конечно, но столько, чтоб от сырого мяса начало тошнить. «Теперь эта девушка не по вкусу тебе, Вонючка?» Горло с новой силой пережала тоска: насколько же это было бы проще, чем теперь…
- Прошу тебя, Теон…
Он должен был понять давно. По тому, как она нежно улыбалась ему, читая сказки, как придвигалась поближе и склоняла голову набок, пытаясь вызвать его на разговор, как оставалась допоздна, прося не выдавать её профессору, как вся светилась от радости, когда «Теон» обращал на неё внимание, выныривая из мыслей… Пожалуй, Вонючка почувствовал бы жалость – если бы только был на это способен.
- После всего, через что ты прошёл… через что МЫ прошли вместе… – упрямо, умоляюще твердила Луиза. – Ты не можешь просто взять и наложить на себя руки!
Вонючка распахнул зажмуренные было глаза. Руки, руки… на себя… руки… Кощунственно-неуместной вспышкой удовольствия, цепляясь за эти слова, в памяти ожил образ хозяина.
«Хочешь, чтобы я… приласкал тебя?» – вкрадчивый голос увлечён и хрипловат, глаза расширены, горят нетерпением.
«Да-а-а, милорд!..» – глухо воет Вонючка, будто моля о спасении.
«Расскажи, почему ты этого хочешь?» – Рамси любит смущать его, Рамси обожает слушать его прерывающийся робкий лепет, и – да, да, Утонувший Боже, да! – Вонючка скажет всё, что чувствует! Всё, чтоб хозяин точно так же сходил с ума от удовольствия!
«Потому что… ваши прикосновения приятнее всего на свете, – преданность и обожание в голосе – увлечённый восторг в прозрачно-голубых глазах. – Я… безумно хочу вас, хозяин, я так возбуждён, что это… почти больно, – искренняя мука, искренняя мольба – и Рамси, задрожав, прижмурясь, с блаженным стоном подаётся вплотную. – Я мучаюсь, но… никогда не посмею тронуть себя сам, потому что… я только для вас, милорд, для ваших рук».