Укладываясь обратно на влажную подушку, Кирус перебрал в голове возможные поводы для тревоги. С бойцами Первого Отряда вроде всё утрясли и перестали грызться, последнее понаехавшее с юга «начальство» порешили ещё позавчера… Выпотрошенные трупы так и висят на въезде в Пайр вниз головами – для ясности, что здесь болтонские молодцы базируются, а не прогнувшиеся под Хорнвуда шавки! Любана после обеда звонила, сказала, что хорнвудская дочка пропала – все войска на ушах, ищут… Это наверняка тоже свойских ребят работа, скооперироваться бы с ними!..
Любана.
Кирус вспомнил вдруг – резко, рывком, – откуда взялось это тошнотное чувство тревоги, – и волосы на руках встали дыбом. Сон. Мерзкий, тягостный. Уже не вспомнить в точности, о чём – только какие-то неуловимые образы, от которых пробирало холодком. Плёнки, жилы, тягучая слизь. Пустые, бессмысленные глаза на пухлом женском лице – и мерные движения челюстей. Торчащая изо рта младенческая рука – крохотные, будто кукольные пальчики сжимаются и разжимаются. Кирус зябко встряхнулся вместе с койкой – так что недовольно заворочался на верхнем ярусе Кога. В окна пайрской казармы всё настойчивей и тревожней барабанил дождь.
====== 20. Анимация снов (2) ======
- Сожалеешь?
Скучающее высокомерие в прозрачном взгляде сверху вниз; голос – всё такой же отстранённый и надтреснуто-сухой: над чем-то в этом мире и смерть не властна.
Русе Болтон был не из тех, кто оставил бы своего убийцу в покое. Он был из тех, кто из седьмого пекла дотянулся бы, пробрался в каждый сон, не давая забыть о содеянном. Раз за разом вынуждая испытывать ломку блока.
- Я служил тебе верой и правдой! – вытолкнул Рамси отчаянно, зло. – Всё исполнял, что ты говорил, воевал за тебя! Я действительно хотел быть тебе хорошим сыном! Так за что ты… единственное, что мне было дорого?!
Худое бесстрастное лицо дрогнуло от презрения.
- Вонючка тебе тоже верой и правдой служил, – небрежно проронил Русе Болтон и, склонясь ближе, осведомился язвительно: – Так за что же ты его на дыбе резал?..
Бесцветная бровь приподнялась, угол рта дёрнулся в полуухмылке; Рамси молчал, таращась в упор, не в силах выдавить ни звука, как и бывает в страшных снах.
- Ты наполовину Болтон, наполовину человек, и человек этот – Жертва, – объяснил отец просто. И, подавшись вперёд, с жутковатой, почти ласковой улыбкой признался: – Мне нравится твоя боль.
Рамси отшатнулся в омерзении, с подкатившей под горло тошнотой – всего-то на секунду. А потом смиренно опустил и взгляд, и руки. И с обречённым лицом жертвы шагнул вперёд, приоткрывая объятия.
Русе жадно сгрёб его, стиснул ладонями; короткий рывок – и, выщелкнув нож, Рамси с хряском всадил его отцу между рёбер. И от боли, хлынувшей в голову, в грудь, в пальцы – истошно взвыл над рухнувшим в ноги трупом. И продолжал кричать, уже вскинувшись в духоте кабины, – сипеть, хватая ртом воздух, над перекорёженными судорогой руками…
- Вонючка!.. Вонючка-а… – хрипло выть в темноту, требуя свою слабость, свой анестетик от ран, а на деле-то просто усиливая боль до предела. – Вонючка!..
Гриш сунулся навстречу из полумрака между передних сидений – перепуганный, заспанный. При виде шефа на помятой полудетской физиономии отразилась почти жалость.
- Милорд?..
- Иди спать, – сквозь зубы, на выдохе вытолкнул Рамси, крепко зажмурясь; боль слепила и мешала дышать.
- Я могу чем-то помочь? – предложил Гриш, уже пятясь.
- Нет! Убир-райся!..
Паническая возня, щелчок, морозный холод – и дверца поспешно прикрылась, возвращая тепло: болтонский молодец от беды подальше вылез из машины. Рамси остался в тишине. Только собственное сдавленное сопение и тонкий посвист ветра. Бесчисленные лиги северной трасы в обе стороны – и снег, снег, снег, бьющийся в окна.
Гриш топтался где-то снаружи, явно боясь залезть обратно. Рамси понятия не имел, почему тот ещё не сбежал. Преданность можно купить, можно завоевать страхом. Гриш не был привязан ни деньгами, ни удовольствиями, ни даже цепью. А страх… Что представлял из себя теперь лорд Болтон на расстоянии дальше выстрела? У него не было ответа на этот вопрос. Досадливо наморщась, Рамси постучал по стеклу и приглашающе махнул рукой: с воспалением лёгких этот недотёпа станет совсем бесполезен.
Проспав до рассвета, они прибыли на место к полудню. Городок на север от Дредфорта, недалеко от элиотского поместья, назывался так же – Эйл. Задание для Гриша здесь было простым, никаких шпионских историй и переговоров: только пробраться в приют для детей-инвалидов, где содержался внебрачный сын Элиота, и выкрасть любую его приметную вещь. А уж самого Элиота… самого лорда Элиота Рамси собирался выловить своими руками. Фрей любезно сообщил, во сколько тот обычно приезжает, – до нужного времени оставалась ещё пара часов, не меньше. Рамси успел купить поесть и выпить – на будущее: в глотку ничего не лезло; успел изучить карту, чтоб освежить в памяти окрестности…
Вернувшись, Гриш чересчур громко хлопнул дверцей – Рамси даже дрогнул, отвлёкшись от мыслей; порывисто предъявил пластиковую игрушку – дорогого на вид робота с обгрызенными антеннами:
- Вот… – на бледной, схуднувшей за последние дни физиономии страдальчески тужилось что-то вроде решимости. – Но только если… если надо будет ловить для пыток детей, я…
- Не надо будет, – успокоил Рамси лениво. – Хлебни винца. Представляешь – я не пил со свадьбы. Сколько это – дней пятнадцать? Больше?.. Алкоголь полностью выводится из организма за три недели, то есть никогда.
Гриш робко изобразил улыбку. Но «хлебнуть» не потянулся – Рамси так и продолжил покачивать бутылку на просвет, долго, задумчиво. Красное полусладкое. Почти чёрное… Как кровь.
Он, наверное, даже казался расслабленным на первый взгляд: готовность действовать сжалась внутри пружиной – выдавало разве что чуть заметное подрагивание рук и чересчур круглые для спокойного человека глаза… Распахнувшиеся шире и безумнее на звук подъехавшей машины.
Элиот действительно явился без охраны. Надо же, какую тайну сделал из того, что зачал когда-то недоумка! Как только над открывшейся дверцей показалась знакомая седая макушка, пружина выщелкнула: в одну секунду, ни звука не издав, Рамси рванул из кабины. Он не попробовал вина – но он его предвкушал. Эта приподнятость настроения и порывистость движений были с ним – и когда Рамси заступил лорду Элиоту путь (так занятно сменились на оторопелом лице потрясение – осознание – ярость), и когда, точно как Фрею, пальнул в ногу.
Обвалившаяся с воплем туша была тяжела. Ломануло пронзительной болью запястья – но Рамси не обращал внимания на боль. Элиот вырывался, выкрикивал какие-то угрозы – Рамси не слушал. Затащил его в открытую Гришем дверь и рявкнул:
- Пошёл!
Из детдома выскочил местный охранник, когда чёрный фургон без знаков различия уже рванул прочь.
Машину трясло, подбрасывало – привязать Элиота было нелегко. Рамси даже потратил ещё один патрон, чтоб угомонить его, прострелив плечо.
- Поворот за триста пятой лигой! – рявкнул он в окошко кабины. – Подай мне бутылку и ублюдково барахло!
Это всё можно было сделать, приехав, – но Рамси не желал ждать. Поддел ножом пластмассовую пробку, откупорил бутыль и хлебнул. О да, этот запах, этот терпкий вкус и тепло, расходящееся вниз по горлу, – суррогат счастья… Суррогат возбуждения.
- Тебе конец, болтонский ты ублюдок, – прохрипел Элиот. – Тебя найдут, куда бы ты ни зашился.
- Мне, помнится, уже грозились этим, – фыркнул Рамси и глотнул ещё; в голове делалось восхитительно пусто – вот-вот закружится, поплывёт… – А кстати об ублюдках. Мой маленький собрат по незаконно… рожден-нос-ти передавал вам, сэр, большой и громкий привет! – с искренним восторгом Рамси выставил перед собой игрушку. – Так плакал, когда я забирал это! Но очень быстро забыл…