Они как раз подошли к нужной аудитории – так что Луиза, заняв своё место среди одногруппников, осталась изнывать от любопытства. Профессор Нимур раздал остальным студентам материалы для дипломных проектов, пояснил детали – всё это время она молча наблюдала; затем, кажется, собрался на перекур…
- Простите, а моя история?.. – приподняла Луиза руку.
- Она хранится отдельно, идём, – преподаватель жестом пригласил её за собой; одногруппники, бурно обсуждавшие свои проекты над ворохами бумаг, кажется, не обратили внимания. – Есть свои особенности, – пояснил он в ответ на озадаченный взгляд снизу вверх. И по пути к своему кабинету принялся вполголоса рассказывать: – Пациент, по-хорошему, не для учебной работы: связан с криминалом, власти присматривают… Но к тебе как сотруднице этого отделения вопросов возникнуть не должно. Итак, это парень восемнадцати лет, поступил к нам пять дней назад. До этого провёл больше недели в больнице Пайра и, похоже, ничего у них не ел: прибыл в тяжёлом состоянии, не двигался, не разговаривал. Он упорно называется Вонючкой и, похоже, считает себя собакой. Всё тело в шрамах – явно пережил длительное физическое, и, вполне возможно, сексуальное насилие. При упоминании того, кто это сделал, – трясётся, рычит, скулит, а то и впадает в ступор. Деревенеет, как при шизофрениях бывает. Видела такое? – Нимур повернулся к студентке, открыв кабинет.
Луиза кивнула, стряхнув зябкую оторопь: с каждой новой подробностью это казалось всё более… диким, ужасным, гораздо ужаснее, чем все те истории насилия, с которыми она сталкивалась за время учёбы.
- Я вот и думаю – уж не шизоаффективное ли расстройство ставить… – рассуждая будто бы сам с собой, профессор прошёл вглубь кабинета и зазвенел связкой ключей возле дальнего шкафа. – Кстати, если грамотно обоснуешь дифдиагноз – будешь большая молодец, – ободряюще улыбнулся он притихшей Луизе и извлёк на свет толстую пачку документов. – В целом и общем, по первичному интервью – «пограничник» он глубочайший, только-только вылез из психоза, да тут же и обратно влез: сидит и лежит только на полу, там же ест и спит. Крайне встревожен потерей ошейника.
- У него был… ошейник? – на какую-то секунду Луиза решила, что ослышалась: не может же всё быть настолько…
- Этого не знаю, но не удивлюсь, если был. Собака, говорю же, – Нимур принялся перебирать бумаги, откладывая нужные. – При этом когнитивные процессы хоть на низком уровне, но имеются, речь логичная, на вопросы отвечает хоть пару слов. Раньше и этого не было – считай, прогресс. Причём вырос он явно не на задворках в собачьей будке: не знаю уж, кто и как – но собакой его сделали. – Вместе с недоверчиво хмурящейся Луизой преподаватель вышел из кабинета: – Вот тебе история и расшифровки моих с ним сессий – ознакомься, прежде чем приступим. Ну а я всё же пойду перекурю… – Отойдя на пару шагов, Нимур обернулся: – Он в палате с зеркалом-камерой, можешь понаблюдать. Но ни в коем случае не заходи к нему одна.
Комментарий к 20. Анимация снов (2) Огромное спасибо за консультацию насчёт психотерапевтов Arbiter Gaius!
Арт и музыка: https://vk.com/wall-88542008_2407
====== 20. Анимация снов (3) ======
Комментарий к 20. Анимация снов (3) Большущее спасибо Arbiter Gaius за помощь с психотерапевтами! А консультацию психиатра я даж сам написал, потому что повидал их))
Иллюстрация и музыка: https://vk.com/wall-88542008_2465
Холодно.
Как же холодно, руки занемели, и нос, и под куртку пробирается зябкость: как ни жмись в комок – не согреться.
Рамси проснулся, колотясь крупной дрожью, с больно впившимися в щёку сухими ветками. На первом же вдохе подавился кашлем – и резко сел, озираясь. Посреди леса, на куче валежника – это сколько надо было выпить, чтоб вырубиться вот так?.. Что он успел наворотить? Откуда пришёл? Кто заблевал ему кровью куртку?
Снова закашлявшись до гадкой боли в боку, Рамси отряхнулся от снега – к счастью, насыпалось не так много, чтоб полностью замести следы. Почти не тошнило. Очень хотелось есть. Значит, не перепил… Натянув капюшон на заледеневшие уши, растирая пальцы, он по собственным следам побрёл обратно – всё ещё сонно-неловкий, одуревший, пытаясь выудить из бестолковой головы хоть какие-то воспоминания.
Дикие вопли Элиота, тёмные брызги в лицо. Вонючая жижа из крови и дерьма под ногами. Ярость, ярость – такая ослепляюще-безумная, какая только во снах бывает, когда не можешь заорать достаточно громко и ударить достаточно сильно. Гриш… Чем-то выбесил, Рамси даже погнался за ним… Наверное. Помнил свой рывок вслед, на улицу, а дальше, хоть убей, – ничего.
Над просекой, где они остановились вчера, рваными космами плыл горький дым. Рамси сначала учуял запах, потом увидел – всё ясней и чётче в просвете деревьев: лениво чадящий остов фургона, прогоревший так, что светился насквозь… Он ускорил шаг – без мыслей, без предположений, только тревожно стучалось в голове тоскливое и ёмкое: «Беда».
Снег вокруг фургона был изрыт – ногами, следами падений и борьбы. Чёрное пятно, раскинувшее рукава с рядами пряжек, – оказалось затоптанной курткой от болтонской униформы. И кровь. Тут и там кровь. Брызгами, мазками… Рамси обошёл вокруг капота по чужим неровным следам: пусто, тихо. Только ветер свистал в обугленной кабине и беспощадно-жизнерадостно сияло над картиной разрушения солнце. Ковырнул носком едва заметные в снегу обломки пластика – это был раздавленный Гришев телефон.
Рамси глубоко вздохнул, снова закашлявшись. Сел на покосившуюся приступку кабины и устало опёрся на колени – кособоко, оберегая ломаные рёбра.
Один. Вот теперь-то он был совершенно и окончательно один, собственными руками прикончив последнее верное существо. Так и не узнав, почему оно верным-то было… Да ещё и остался без машины. Вот что на самом деле проблема.
«Теон Грейджой, 18, отделение острых психозов» – значилось на потёртой обложке истории болезни; усевшись на ближайший подоконник, Луиза с интересом закопалась в распечатки.
Запись сессии напоминала пьесу в двух лицах – Терапевт и Пациент. Первое, что бросилось в глаза, – это долгий монолог в начале: одни только «Т» вперемешку с пометками профессора, в основном вопросы без ответов. Луиза отыскала, где впервые появились реплики пациента, и внимательно вчиталась в предыдущий текст.
«Т: Как ты себя чувствуешь сегодня?
Молчит.
Т: Ты что-нибудь ел?
Молчит.
Т: А спал всё так же на полу?
Молчит. Я чувствую беспомощность и злость на него.
Т: Ты ведь слышишь меня, верно?
Молчит. Меня угнетает, что я теряю время уже который день, теряю контроль над ходом сессии. Ощущаю, будто он бросает вызов моему профессионализму.
Т: Слушай, я знаю, что ты многое пережил. Шрамы на твоём теле говорят сами за себя. Должно быть, и правда после таких испытаний ты не доверяешь людям, не доверяешь жизни… – Пауза. – Но знаешь, я считаю, прошлому место в прошлом. То, что мертво, вновь не оживёт, как говорится.
П: То, что мертво, умереть не может. – Пауза. – Так говорится».
Поглощая текст всё быстрее, Луиза с восторгом отметила, как непринуждённо профессор Нимур подхватил беседу – будто та и была диалогом всё время. Ни словом не показав удивления, заговорил на отвлечённые темы: о море, о кораблях… Пациент отвечал, хоть и изредка: на каждый пятый, а то и десятый вопрос. Односложно, двусложно… А потом профессор, видимо, промахнулся. Этой ошибкой были невинные с виду слова: «Ты в детстве часто бывал на море, Теон?»
На этом разговор прекратился. Только лаконичная запись в конце: «Рычит, шипит, сжался в комок».
Пролистав остальное – много, на пару часов чтения! – Луиза наткнулась на прикрепленный к тыльной стороне обложки файл: выписки из больницы Пайра. Переводной эпикриз с десятком формальных фраз, последние анализы (ужасное истощение!) и зачем-то – вырванный из тамошней истории листок с осмотром психиатра.