— Эй, не кипятись! — Сид, растерянно моргая и не зная, что делать, на всякий случай накинул ему на плечи лежавший на стуле горчичного цвета халат. — Оденься, что ли. Какой ты колючий, все в штыки. Хотя я лишнее, конечно, сказал.
— Я, значит, волновался! — выпалил Фрэнки в ответ. — А от тебя никаких вестей не было! А теперь ты заваливаешься ко мне с кучей дурацких бумажек, кривляешься, лезешь ко мне в душу, плюешь в нее! Кто ты такой вообще, черт тебя дери, Сид Ллойдс! Что я о тебе знаю? Ничего! Кроме твоих баек про симфонию! Сколько раз мы виделись, два? Потрясающе, просто потрясающе!
Одним судорожным движением он смел с постели все ноты и зло добавил:
— Понатащил тут дерьма, я ж вижу, это этюды-Искажения, или как вы их там для красоты назвали. А я вот что-то не припомню, я согласие на сотрудничество давал? Ну-ка напомни, давал?
Сид сразу отшатнулся от него, а потом попятился назад и молча опустился на стул перед фортепиано.
— Ты думал, что мы друзья! Ты думал! — Фрэнки закатил глаза. — Да я б тебе сейчас так врезал, так…
Он замолк, неожиданно для себя услышав знакомое до горького трепета сочетание нот. Пока он ругался, Сид повернулся к инструменту и взял здоровой рукой открывающий аккорд из «Посвящаю М.». Потом еще и еще — и каждый звук без недостающей партии левой руки зазвучал по-новому, слабо, обрывисто и одиноко. Словно само существование сочинителя, вмиг утратившее смысл, едва только та самая М, а потом А, а потом Д, а потом все остальные буквы, ушла из его жизни, вырвав кусок его сердца и забрав с собой в качестве трофея.
Фрэнки стало больно слушать неполноценный вариант своей фантазии, и потому он решил попросить Сида прекратить, но на полувздохе поймал себя на запоздалом и неожиданно теплом открытии: «Так он — музыкант?»
Пожалуй, Сида можно было сравнить с разбитым зеркалом, с разбросанными по полу кусочками мозаики, где интуитивно угадывалось, что картинка получится красивая, но какая именно — пока неизвестно, ибо образец надежно спрятан. Но вот будто еще одна деталь встала на место, еще один осколок нашелся, все яснее отражая лицо смотрящего.
«Ну естественно, он же сын композитора! Как я не подумал раньше! — ударило в голову Фрэнки. — Нет ничего странного в том, что у него есть музыкальное образование или хотя бы минимальные навыки владения инструментом. А может, он и сам композитор?»
Поплотнее запахнув халат, Фрэнки неуклюже поднялся, преодолевая слабость и головокружение, доковылял до пианино и остановился позади Сида, который то ли слишком увлекся игрой, то ли демонстративно не обращал на него внимания. Впрочем, Фрэнки это вполне устраивало: он не намеревался тревожить и отвлекать неполноценного исполнителя, просто внимательно слушал, внутренне проверяя правильность каждой ноты в партии и ожидая, когда же Сид что-то забудет или собьется; но тот не сбивался. И тогда Фрэнки подвинул к фортепиано еще один стул, сел рядом и повел партию левой руки вслед за чужой правой.
Мелодия сразу воспряла, воспарила, вознеслась к потолку, заплескалась между белыми пальцами Фрэнки и длинными пальцами Сида, оживая и распускаясь, но продлилось это недолго, потому что Сид буквально через пару тактов оборвал игру и уставился на аккомпаниатора мрачным взглядом.
— Я польщен, — Фрэнки нервно сглотнул, но глаз не отвел. — Не думал, что ты…
— Я знаю все твои вещи наизусть, — спокойно сказал Сид. — Могу сыграть любую. Я твой старый и преданный поклонник. Правда, сейчас исполнитель из меня никакой, сам понимаешь, — он кивнул на перевязанную руку.
Фрэнки поднялся со стула, разрывая близость, возникшую между ними.
— А почему именно сейчас и именно эта фантазия? Потому что самая простая? И главная партия полностью ведется правой? Так ведь?
— Нет, — отрезал Сид. — Просто это самая нежная и теплая вещь у тебя, на мой взгляд. Никогда бы не подумал, что автор подобного может оказаться… кхм. Вот и напомнил себе, что где-то внутри ты…
— Вот внутрь ко мне лезть не надо, — перебил его Фрэнки.
Сид развел руками:
— Как скажешь. Но мне вот что интересно: ты буквально с порога обвиняешь меня в том, что от меня не было вестей. А потом сам же говоришь, что мы не друзья. А раз мы не друзья, тебе до меня и моих проблем дела нет. Это не так?
— Я волновался за тебя, — упрямо заявил Фрэнки. — Я волновался за тебя, черт тебя побери!
— Как же с тобой сложно. Кажется, я теряю время впустую, — вздохнул Сид. — А ничего никто не говорил тебе, потому что ты валялся в отключке вообще-то. А тут, как видишь, я сразу к тебе прискакал. Развел истерику, как баба, ей-богу. Ну да ладно. Как я понимаю, ты не собираешься мне помогать?
— Нет.
Как просто и твердо прозвучал этот отказ! Фрэнки прямо сам собой восхитился. А вот Сид, похоже, был далек от восхищения, но и особого разочарования или отчаяния не выказал.
— Ну нет так нет. Я посижу с тобой сегодня, как и обещал Эшли, и на том наше знакомство закончится, ладно? — Он тяжело поднялся с места и кое-как начал сгребать ноты в папку.
Фрэнки наблюдал за его работой, сжимая в руке оказавшийся под боком листок с этюдом. Восхищение собственной твердостью стремительно ушло, уступив место грызущему, ноющему ощущению внутри, как бывало, когда он ночью тайком от родителей спускался в подвал, куда вход был строго воспрещен, — твердо зная, что совершает ошибку и что будет наказан.
Но какая здесь может быть ошибка? Это просто его решение. Он имеет право поступать так, как захочет. Сид ему не друг и не родственник. Не друг. Еще раз: не друг.
Хотя с разбитыми очками получилось не очень красиво…
Ну и что с того? Речь ведь не о том, чтобы помочь в чем-то посильном. Речь о чистой воды абсурде, ничем не проверенной информации, безумной авантюре. И хотя Фрэнки невольно навредил Сиду, это вовсе не значит, что теперь нужно везде за ним таскаться и выполнять все его желания, терзаясь вечным раскаянием.
Фрэнки как раз уставился в ноты, совершенно потерявшись в безосновательных сомнениях, когда Сид протянул руку за листком — последним.
— А вот если я раскрою твое инкогнито, например? — поинтересовался он будничным тоном. — У меня есть знакомства в желтой прессе. Я могу насочинять историй, и твоя тихая жизнь превратится в ад.
Блеф? Шантаж? Фрэнки вздрогнул. Насочинять историй? Вообще-то и одной реальной вполне достаточно. Более чем. Но Сид, похоже, не настолько глубоко копал. Или же врет, импровизирует на ходу — скорее всего.
— Как подло! — возмутился несчастный, поднял голову и встретился с непроницаемым взглядом гостя.
— Да, подло, — согласился тот. — А что, мне лучше уйти и тихо ждать своей смерти, зная, что я уже ничего не могу предпринять?
— Ну а чужую жизнь ломать-то зачем? — взбесился Фрэнки. — И ладно бы я действительно из вредности отказывался! Но я тебе говорил и еще раз повторю: я просто не смогу. Не смогу! И твоя угроза, кстати, звучит неубедительно.
Ему действительно почему-то не верилось, что Сид способен на такую низость, хотя почему бы и нет? Еще и голова разболелась — неудивительно, если во рту ничего, кроме бульона, до сих пор не было, а тут еще всякие ублюдки мельтешат перед глазами и нервы почем зря мотают. Да никакого зла не напасешься!
— Ну давай, давай поставим эксперимент! — Фрэнки устало закатил глаза. — И ты уже от меня отвяжешься, поняв, что толку от меня никакого! Мне не жалко, в конце-то концов, для такого друга, как ты!
Игнорируя застывшего столбом Сида, он с невиданной для больного прытью подлетел к пианино, откинул только что закрытую крышку и водрузил на пюпитр злосчастный последний листок.
— Этюд-Искажение номер двенадцать! — прищурившись, провозгласил он. — Специально для моего друга Сида Ллойдса, про которого я ничего не знаю! И который отлично вешает на уши лапшу! Возможно, его и не Сид зовут вовсе! Дай-ка мне очки, мнимый Сид.
Резким жестом он выпростал руку ладонью вверх, и Сид, как ни странно, повиновался.
— Мнимый Сид хочет, чтобы я исправил этот этюд! — продолжил Фрэнки с яростью в голосе. — Или не хочет! Черт его побери, я не знаю, чего он хочет, и знать не хочу, но сейчас я покажу ему все свои великие способности.