Фрэнки читал пару книг о путешественниках и ученых, которые приносили себя на алтарь великих дел и открытий, да и сам относился к породе людей, которые отдадут в жертву любимому занятию сон и еду, но жизнью рисковать-то зачем? На Сиде ответ на этот вопрос написан не был, во всяком случае, не буквами; но зато у него престранно и дико сияли глаза — похоже, если бы не вызванная кровопотерей слабость, он бы сейчас счастливо скакал по комнате, бил посуду, орал и черт знает что еще бы делал. Видимо, искусственно вызванное (или созданное?) Искажение занимало его куда больше, чем подорванное здоровье.
— Жар, говоришь? — переспросил он со смешком. — Наверное, рана воспалилась, хотя я не разбираюсь в таких вещах. В любом случае — пройдет. Пожалуйста, посмотри знаешь какой этюд…
— Заткнись! — второй раз за день прикрикнул на него Фрэнки, разом очнувшись от своих мыслей. — Я же сказал: никаких этюдов. И мне плевать на сегодняшнее открытие, чудо и бла-бла-бла, когда ты тут кровью истекаешь, ясно тебе?
Он сердито засопел и предельно осторожно стянул повязку с руки приятеля. И ужаснулся в который раз: рана выглядела отвратительно. Это уже были не легкие порезы от осколков стекла, а развороченная плоть, как будто кто-то пытался отгрызть кусок ладони, но бросил занятие на полпути и решил просто пожевать. Фрэнки замутило, мысленно он привычно проклял Сида и все, что с ним связано, но, справившись с собой, отмотал бинт и кое-как наложил новую повязку.
— Страшный шрам будет, — заметил он упавшим голосом. — Если заживет. Тут, наверное, надо швы наложить. Не понимаю…
— Вот-вот, не понимаешь, — усмехнулся Сид. — Ничего серьезного, просто выглядит не очень. Рана неглубокая. И вообще, это же я пришел быть нянькой, забыл? Не все такие слабенькие и впечатлительные, как ты, имей в виду. Так что прекращай со мной возиться и ложись отдыхать, раз не хочешь смотреть этюды.
Фрэнки затянул узел на повязке и зло сказал:
— Кто еще тут слабенький? Уж кто-кто, а ты выглядишь совершенным неженкой.
Он хотел упомянуть про то, какая, например, у Сида непрактичная прическа, какие ухоженные руки, явно не знавшие физического труда, но решил, что окажет слишком много чести всяким незначительным мелочам, обсуждать и осуждать которые — удел женщин. Его собственные жидкие волосы находились в постоянном беспорядке, в общем-то, тоже были непростительно длинны и лезли в глаза, но Фрэнки, в отличие от этого надушенного франта, просто ленился стричься.
— Предлагаю сойтись на том, что лес нам с тобой обоим не валить, — Сид примирительно улыбнулся. — Спасибо за помощь с перевязкой, кстати.
— Еще бы жар тебе сбить, — вздохнул Фрэнки.
— Выбрось ты это из головы. Само пройдет. Ложись, тебе лучше отдохнуть, — Сид закрыл глаза: похоже, он и сам был не прочь отдохнуть. — Ты только что сделал большую работу… И теперь мы должны разобраться…
Фрэнки нахмурился, схватил его за локоть, рывком поднял с пола и снова толкнул на кровать:
— Сам ложись! Мне уже надоело одно и то же тебе талдычить, черт тебя!..
— Это я здесь нянька, — протянул Сид, более не делая попыток встать. — Не понимаю, почему ты не смотришь ноты! Такое событие, а тебе как будто плевать…
Он пробормотал еще что-то бессвязное, а потом рвано вздохнул и попросил воды. Фрэнки послушно принес с кухни полную кружку и дал ему напиться, затем присел на край постели и растерянно уставился на него. Вообще-то Фрэнки и сам был не прочь прилечь, так как чувствовал себя разбитым и все еще откровенно больным, но почему-то ему показалось безжалостным сгонять с кровати человека, ослабевшего по его вине.
Позволять отдохнуть другому, когда нуждаешься в отдыхе сам, — быть может, причиной тому не столько вина, сколько симпатия?
Дружба?
Собранные в аккуратную стопку листы с нотами громоздились на тумбочке. Фрэнки потянулся к ним и взял первую страницу сверху.
«Этюд-Искажение №1»
На заглавии расплылось кровавое пятно, захватив заодно и несколько первых строк: Сид явно заслушался и не заметил, что пачкает свои драгоценные этюды. Первое Искажение, то самое, с алым океаном? Символично.
Фрэнки улыбнулся одними губами, зная, что дальше отпираться смысла нет. Разумеется, ему не плевать. Разумеется, единожды заглянув в замочную скважину, он будет мечтать открыть дверь. Похоже, синее безумие все-таки вырвалось из тюрьмы в глазах Сида и перекинулось на него. Похоже, его настигло личное, переворачивающее жизнь Искажение.
***
В гостях было откровенно скучно, до такой степени, что Мадлен с трудом подавляла зевки, то и дело нетерпеливо взбалтывая соломинкой свой коктейль, — взяла со стола еще час назад, вскоре сообразив, что в действительности не хочет пить. Ее подруга Сильвия вертелась неподалеку волчком, иногда совсем по-детски вытягивая шею, дабы разглядеть того или иного высокопоставленного пустобреха. Мадлен раз или два одернула невоспитанную девчонку, но потом махнула рукой — ее проблемы. Сама же она расточала сдержанные улыбки, втайне вздыхая по шумным богемным вечеринкам, где никогда не околачивалось столько стариков и никогда не знали, что такое скука.
Белое шелковое платье с широким черным поясом несказанно ей шло, а локоны были уложены как надо — Мадлен знала это, равно как и то, что ни одной даме из числа присутствующих не тягаться с ней красотой. Ни у кого здесь нет таких жгуче-черных глаз, таких манящих ресниц, алых мягких губ и волос, струившихся по плечам беспорядочно-упорядоченными белокурыми волнами. Пикантный вырез платья открывал любопытному взору волнующие очертания груди, но в пределах приличия — во всяком случае, Мадлен не поймала ни одного осуждающего взгляда со стороны привилегированных старух. Впрочем, не стоило сбрасывать со счетов и их безупречные манеры. Но ничего, уж в этом она ни одной напыщенной пустышке не уступит. К тому же у нее есть то, с чем давным-давно распрощались несчастные увядшие дамы, не расстающиеся с пудреницей, — красота. А также бесценное умение пользоваться своей красотой себе же во благо.
Другое дело эта дурочка Сильвия, балаболка и ветреница, слишком открытая для светской жизни. В то время как Мадлен предпочитала наблюдать и подстраиваться под других, терпеливо выжидая своего шанса блеснуть, Сильвия сломя голову неслась навстречу новым впечатлениям. И хотя именно благодаря ей Мадлен удалось попасть в эту гостиную, со стороны могло создаться впечатление, что Сильвия здесь в первый раз, а вот ее подруга чувствует себя как дома. Впрочем, Мадлен подозревала, что многие ценили в Сильвии именно ее непосредственность — наверное, в этом была своя изюминка. Хотя Мадлен предпочла бы сказать иначе: глупость.
Подавив очередной зевок, она поудобнее устроилась в кресле, лениво наблюдая за тем, как чопорный молодой человек во фраке садится за рояль, а девица не первой свежести, разодетая в бархат (не жарковато ли для лета?) и сияющая совершенно безвкусными украшениями, становится рядом, по всей видимости, готовясь петь.
Мадлен решила, что это, в сущности, неплохая идея, потому что в противном случае она уж точно заснет. Но как только молодой человек ударил по клавишам, а девчонка запела, рядом с подругой шумно приземлилась Сильвия, отметая всякую возможность как спать, так и слушать что-либо, кроме нее.
— Ты совсем скисла, бедняжка, — проворковала она, при этом глаза у нее возбужденно сияли, что даже на долю секунды вызвало у Мадлен зависть.
Кто-то из поклонников сравнивал глаза Сильвии Ллойдс с ночным небом, и этот кто-то, при всей ужасающей романтической глупости мышления, в сущности, был довольно близок к правде. В те моменты, когда Сильвия скучала, глаза у нее становились тусклыми и серо-невнятными, что ее, довольно хорошенькую, сильно портило; но стоило ей чем-то увлечься, как они вспыхивали синими огнями-звездами, придавая лицу необычайно ясное и волнующее выражение. Своеобразная, непостоянная красота. Однажды ей посвятили сонет под названием «Затаившаяся синева», над которым они обе потом долго хихикали, хотя Сильвия, похоже, больше за компанию, откровенно веселилась лишь Мадлен.