— Ты хотела убить меня! Тварь! Я сразу почуял неладное — больно уж ты радостно кинулась на меня!
Мадлен не знала, что придумать в ответ на такое обвинение, она окончательно перепугалась и растерялась. Да и сейчас было не до размышлений, как отделаться малой кровью, потому что Морган вряд ли стал бы слушать. Похоже, он просто решил избить ее до смерти.
Кое-как прикрываясь руками от сыплющихся со всех сторон ударов, она отползла в угол, к столу, на котором лежал кухонный нож. Между тем Морган неожиданно унялся: он как будто задумал что-то новое.
— Я изуродую тебя так, что последняя шлюха будет смеяться над тобой! — пообещал он, наклонившись к ней и дыша ей в лицо. — Я тебя искромсаю, порежу на мелкие куски, а потом убью.
Он зашарил взглядом по комнате и, наконец, остановил свой выбор на шнуре, придерживавшем шторы. Выпрямившись, он зашагал к окну: видимо, хотел связать свою жертву, чтобы свободно измываться над ней.
Это был ее единственный шанс. Собрав остатки сил, Мадлен нащупала на столе нож, поднялась на ноги и в долю секунды преодолела расстояние до маньяка. Она не знала толком, куда именно лучше целиться, но, рассудив, что решать некогда, со всей силы вонзила нож ему в спину.
Морган захрипел, покачнулся, а когда Мадлен, дрожа, вытащила нож, упал на пол, обливаясь кровью.
— Ах ты… все-таки… тварь… — произнес он, прежде чем его глаза странно остекленели.
Мадлен выронила нож из окровавленных рук и заплакала. Заплакала, размазывая кулаками слезы, мешавшиеся с кровью, — своей и чужой. Она неожиданно поняла, что совсем не готова к случившемуся, не придумала, что делать с трупом, и не может сообразить, как теперь надо поступить, как уйти, чтобы ее не нашли. В детективных романах писали что-то о следах, отпечатках пальцев, сигаретном пепле, но она даже не могла толком вспомнить детали собственного плана, сломленная ужасом. Рассудок изменил ей.
О ее знакомстве и тем более связи с Морганом никто не знал, но, тем не менее, ей требовалось алиби. И во что бы то ни стало разыскать те фотографии, где бы они ни были. Но она чувствовала, что не в силах этим заниматься, ей хотелось прямо сейчас вскочить и бежать, бежать подальше от этого места, броситься в объятия кому-нибудь, кто мог бы ее утешить и помочь справиться с собой.
Только вот кому? У Мадлен не было подруг, только лицемерные завистницы; не было друзей, только поклонники, слишком чужие и ненадежные, включая того самого химика; не было родителей, ибо мать и отец от нее отреклись.
Разве что…
В памяти всплыл Фрэнки Джейли — наивный подросток, мальчик-гений, который выделялся в ее компании белым пятном, писал для нее музыку, смотрел на нее с обожанием в светлых глазах, клялся в вечной любви и преданности, а главное — жил изолированно и неподалеку. Можно дойти пешком. Никаких лишних глаз и ушей. Влюбленный парнишка не выдаст ее, предоставит алиби, пустит ночевать. Для полной уверенности можно переспать с ним.
Мадлен немного успокоилась, придумав себе союзника. Фотографии все равно вряд ли найдут, даже она их не нашла, хотя облазила всю квартиру, а уж в свой дом такое Морган не потащил бы. Утешая себя этой мыслью, Мадлен сорвала афиши со стен, смяла их и сунула в сумочку, вымыла пол там, где предположительно пролилась ее кровь, стянула с кровати белье, торопливо протерла все дверные ручки и нож салфеткой, забрала пакетик с ядом и, то и дело обмирая под стеклянным взглядом мертвого человека, схватила зонтик и выскочила под октябрьский дождь.
________________________________________________________________________
* Контральто — самый низкий женский певческий голос.
** Крещендо — постепенное увеличение громкости, силы звука.
*** Сфорцандо — внезапный громкий и резкий акцент при исполнении.
========== 7. Рефрен ==========
Единожды решившись, повернуть назад порой трудно, а то и невозможно. Двенадцатое Искажение смяло и перекорежило твердое убеждение Фрэнки не поддаваться уговорам малознакомого человека, не идти на авантюру. Но чему он остался верен, так это данному сгоряча обещанию не трогать этюды, пока этот самый малознакомый человек, нет, неправда, пока близкий друг не будет в порядке. Что до близкого друга, то он решил воспользоваться вынужденной задержкой на благо общего дела — и пригласил Фрэнки к себе. «Этюды, конечно, важны, — лихорадочно твердил он, — но прежде всего ты должен увидеть ее, Симфонию…»
Поначалу Фрэнки с легкостью согласился на переезд: условия были заманчивы, куда заманчивей, чем низкооплачиваемая работа в унылой забегаловке. Сид обязался платить солидную сумму за каждый день пребывания композитора в поместье, к тому же ему были гарантированы сохранение инкогнито, покой и уединение — хотя едва ли можно чувствовать себя спокойно в компании психически нестабильного субъекта, о чем Фрэнки, впрочем, умолчал.
Но что действительно серьезно подкосило будущего исследователя Симфонии, так это неожиданное открытие, что поместье Ллойдс-хаус находится в столице, в Фата-Моргане. Помимо того, что Фрэнки ненавидел этот суетный город — слишком много черных воспоминаний, — он также помнил, что добираться от Сонного Дола до Фата-Морганы поездом придется около полусуток. Ввиду того, что Искажения не приходили довольно долго, уже больше недели, следующее притаилось где-то подозрительно близко, и очень не хотелось бы поймать его в поезде. Сид, слушая зловещие прогнозы приятеля, только легкомысленно смеялся и утверждал, что сам доехал без приключений. Да и Фрэнки в свое время тоже добрался без приключений, но если повезло раз, не факт же, что повезет в другой. При этом Сид, который был достаточно богат, вполне мог себе позволить нанять автомобиль и предупредить обо всем водителя заранее, но по непонятной причине он отказывался от этих предосторожностей, шутя называя Фрэнки мотом. Похоже, богатство юного наследника Ллойдс-хауса было вполне исчислимо, и Фрэнки подозревал, что в том числе и по причине будущих выплат ему, «исследователю».
Рука у Сида заживала крайне неохотно. Возможно, если бы не злосчастный этюд, дела обстояли бы куда лучше, но открывшаяся рана свела на нет недельную передышку, и оставалось надеяться только на то, что следующее Искажение никуда не торопится; везде и во всем они надеялись на это.
Перед отъездом Фрэнки суетился, волновался. Если бы он мог созидать не только клавишами, но и словом, бедняга Сид был бы уже испепелен на месте призванной с небес молнией — кары небесные и проклятия сыпались на него одно за другим, за глаза и в глаза, но Сид с присущей ему веселой беспечностью пропускал колкие замечания в свой адрес мимо ушей, чем в действительности только сильнее раздражал Фрэнки. Видимо, между близкими друзьями оскорбительное общение считалось вполне нормальным, что повергало в отчаяние: задеть-то хотелось, а вот как — не придумывалось.
Фрэнки успел забежать в «Мелодию» и попрощаться с Эшли. У бедняжки дрожали губы, когда она спрашивала: «Ты ведь вернешься?», но бессердечный Фрэнки даже не посчитал нужным обнадежить ее, а когда она попыталась его обнять, отшатнулся от нее, будто от чумной. Эшли оставалось только смаргивать слезы обиды и, конечно, любить только сильней — как и предписано природой несчастным глупеньким девушкам, которых чужое равнодушие лишь распаляет.
Что до Брэдли, то с ним никто и не думал прощаться. Сид, как ближайший друг чудовища и объект его необъяснимого поклонения, в ночь накануне отъезда отправился вместе с ним в кабак, а на рассвете завалился почему-то домой к Фрэнки, пояснив свое наглое решение тем, что «эта пьяная скотина храпит громче целого симфонического оркестра». От него самого разило за километр, а застегнутая кое-как грязная рубашка, развязанный галстук и засосы на шее делали его похожим на жертву маньяка-насильника, о чем ему не преминул сообщить Фрэнки, к небывалой для себя радости вызвав в ответ шквал праведного возмущения. Хуже было то, что во время похождений, о которых Сид мало что помнил, он умудрился потерять повязку на руке и разбить до крови губы. «Кошка подрала, должно быть», — сказал он утром, когда Фрэнки многозначительно пихнул его в сторону зеркала, а потом, схватившись за явно раскалывающуюся голову, выдал очередное свое «никогда больше не буду пить». На этом моменте Фрэнки захотелось хорошенько приложить безмозглого приятеля головой о то самое зеркало, но лишние травмы только усугубили бы положение. Явившийся через пару часов виноватый Брэдли клялся, что до последнего отговаривал Сида идти с «той девицей»: «Собственно, это ж я ему в рожу легонько и дал для острастки». После такого заявления Фрэнки разозлился и с невиданной доселе храбростью прогнал монструозного актера из дома, даже не задумавшись о сохранности собственной рожи, а Сид с подлостью, достойной худшего из эгоистов, не принял ничью сторону в разразившейся перепалке: просто накрыл голову подушкой и через слово посылал всех к черту.