Он не сумел закончить свой монолог и опустил глаза, мечтая провалиться сквозь землю от стыда за себя и за Мадлен.
— Я поняла тебя, — она ласково улыбнулась и воздушно чмокнула его в щеку. — Спасибо тебе, Фрэнки, что ты такой чистый. Мне кажется, ты должен меньше стесняться себя. Ты должен гордиться собой, слышишь? И не думай, что ты хуже других, потому что не похож на них. Ты лучше, гораздо лучше. Понятно тебе, дружок?
Фрэнки растаял от похвалы — и поймал себя на мысли, что в его любви к Мадлен больше платонического начала, чем слепой страсти, желания обладать объектом обожания. Он просто потянулся к однажды приласкавшей его женщине, тоскуя без материнской заботы, нуждаясь в теплой поддержке. Так перекорежилось его одиночество, так извратилась тоска по дому. И в этот момент его разум окончательно прояснился; и в грязно-испуганно-сладкий уходящий туман ворвалась тревожная мысль, которую он не преминул озвучить:
— Мадлен, тот человек, которого ты, кажется, убила… Что, если он не умер?
Мадлен замерла. Она явно не была готова к такому вопросу, да и неудивительно: услышать подобное от Фрэнки! От этого птенца!
— Хочешь, чтобы я вернулась и добила его? Так, что ли?
— Н-нет, вовсе нет! — заверил ее Фрэнки, ужасаясь собственным мыслям и словам, неожиданно циничным. — Я только хочу сказать, что если он жив, тебя никакое алиби не спасет, знаешь ли.
— Да, ты прав, — Мадлен кусала губы. — Ты прав. Я не хочу туда возвращаться… но чем скорее, тем лучше. — И, глядя ему в глаза, добавила вкрадчиво: — Поможешь мне?..
Фрэнки не хотел соглашаться, но, конечно, согласился: трудно было противостоять очарованию умоляющей прекрасной женщины, к тому же неугомонный идеалист внутри него строго замечал, что слабому существу в беде нужно помогать, что раз уж вызвался — иди до конца, да и вообще много всякой ерунды плел, к какой может всерьез прислушаться только подросток. К сожалению, Фрэнки как раз и был — только подростком. И Фрэнки пошел с Мадлен — боясь, что их заметят, боясь, что завтра они окажутся в тюрьме, боясь увидеть труп и боясь увидеть живого.
Они выполоскались под октябрьским неласковым ливнем, испещрили лужицами и следами от грязных подошв неуютную темную лестницу, открыли дверь, обмирая и шикая друг на друга, и Мадлен зажгла свет дрожащей рукой в перчатке.
И сразу судорожно прикусила кулак, чтобы не завизжать: прямо на нее снизу вверх смотрел смертельно раненный ею же человек, привалившись к стене с ножом в руке. Под ним и вокруг него стелилась кровь; он истекал кровью.
— Травануть меня хотела, сука, — сонно произнес умирающий. — Иди сюда, мразь!
Он замахнулся почему-то на Фрэнки. Тот резко отшатнулся, поскользнулся и упал на спину. Пихнул ногой наугад что-то ползущее навстречу, и это ползущее вяло схватило его за ботинок. Заскулив от страха, Фрэнки приподнялся на локте, подцепил табуретку, стоявшую в заманчивой близости, изо всех хилых сил обрушил ее ножку на голову врага и попал точно в висок. Хватка сразу ослабла, нападавший свалился на пол тяжелым безжизненным мешком.
— Отличная работа! — похвалила Мадлен, цинично щупая пульс на шее любовника, как будто Фрэнки только что выиграл для нее игрушку в тире.
Тот сидел на измазанном кровью полу, дрожа всем телом.
— Ты… ты!.. — только и мог выдавить он.
— Успокойся. Идем отсюда, — Мадлен протянула руку, чтобы помочь ему подняться, но он брезгливо дернулся в сторону и вскочил на ноги, глядя на нее безумными глазами.
— Как ты могла?! Что он там говорил про «травануть»? Ты врала мне! Никто на тебя не нападал, это ты все спланировала! А я убил человека просто из-за того, что твой план провалился!
— Хватит! — сорвалась Мадлен. — Кто ты такой, что ты вообще знаешь? Не смей меня судить, не имеешь права! Ты только посмотри на себя! Альбинос! Резонирующий! Чудовище!
— Чудовище — это ты, — произнес Фрэнки. — А теперь и я.
Больше он ничего не сказал, больше не взглянул на Мадлен; последним его воспоминанием о ней остались выплюнутые в лицо, кровью умытые слова про чудовище. Он вышел, нет, выбежал на улицу, уже зная, что жизнь окончена, — не только человека, что умер в той квартире, но и его, Фрэнки Джейли. Дождь не смыл пустившую корни в сердце плесень. Вчерашний погруженный в светлые мечты мальчик заглянул домой, только чтобы захватить самое необходимое, и первым поездом уехал наугад — в Сонный Дол.
По дороге он дописал свою продиктованную любовью фантазию, безнадежно закапав слезами бумагу, четко осознавая, что чувство никуда не пропало, даже окрасившись в алый; а потом улегся смотреть кошмары — эпоха сказочных снов окончилась навсегда. Отражение в грязном стекле сочувственно смотрело на него, гниль капала с потолка, мясорубка колес перемалывала километры, а за окном падали и гасли звезды — вместе с М, потом А, потом Д, а потом и остальными буквами.
***
Вздыхая, Фрэнки ввалился в комнату Сида без стука — перенял у того вредную привычку влезать к людям без спросу. Но ничего не поделаешь, сейчас Сид был нужен ему как никогда прежде — только этот сумасшедший неугасимый свет мог отвлечь от мыслей о Мадлен, о той, с кем Фрэнки боялся заговорить, будто и не изменилось ничего за столько лет, будто он снова подросток, боящийся собственной тени, а она — полноправная владычица его мыслей и поступков.
Но ведь это не так. И даже если у Мадлен все те же пустые глаза, а у Фрэнки в груди — тот же трепет, маски их давно потерялись, а роли позабылись. Сейчас он был занят новой мелодией — и собирался сделать все возможное, чтобы тема Мадлен на нотный стан его жизни не вернулась. Разумеется, он и не думал открывать Сиду тайну Преступления, но вместе с тем надеялся, что тот и сам не слепой и рано или поздно увидит, что такая женщина не годится в подружки его милой сестренке.
А еще Фрэнки не отпускала надежда, перераставшая в уверенность, что их сумбурная дружба никуда не делась, что Сид поиграет в равнодушие, холодную вежливость — да и передумает, снова станет приветлив и открыт. Сейчас, сию секунду. Или это самообман?.. Для близости, изначально выросшей из обмана, — вполне возможно; но Фрэнки решительно гнал от себя подобные мысли.
Сид не разозлился и не удивился в ответ на незаконное вторжение, только уныло констатировал: «А, это ты». Он валялся на застеленной кровати, полуодетый, подложив руки под голову. Черные лохмы закрывали глаза, придавая ему одновременно непроницаемый и беззащитно-детский вид. Лента, обычно собиравшая его волосы в неаккуратный пучок, свернулась на полу голубой змейкой, галстук свисал с люстры, пиджак венчал собой гору бумаг на письменном столе.
— Ты ничем не занят? Когда приступим к работе? — бодро спросил Фрэнки и многозначительно достал из кармана футляр с очками, не обращая внимания на царивший в комнате и в душе ее хозяина хаос.
— Ой, давай не сегодня. Сегодня я устал, — заявил Сид. — К ликвидации пробелов в твоих познаниях о Симфонии это тоже относится.
Похоже, Фрэнки здесь были не рады. Он ожидал этого, но все равно расстроился. И решил не сдаваться.
— Слушай, — жалобно сказал он, приземлившись рядом со вчерашним другом, — а давай мы, ну… напьемся? Ну, ты же предлагал? Я тут подумал, что не против попробовать, если это с тобой!
— Чего-о? — переспросил Сид таким кислым тоном, будто ему только что предложили корзинку лимонов. — А больше ты ничего не хочешь со мной попробовать? Отцепись от меня. Я в депрессии.
— В какой еще депрессии? — наигранно удивился Фрэнки, смертельно обидевшись на грубый ответ, но твердо решив усмирить свой характер во имя возрождения дружбы.
— Хочешь знать, в чем дело? Она на меня даже не взглянула! — трагично воскликнул страдалец. — Я даже пошел в зеркало посмотрел: может, со мной что-то не так? Даже подстричься решил, а потом вдруг понял: все дело в новом цвете моей рожи! Как будто я завтра сыграю в ящик. Надо свистнуть румяна у Сильвии. Ха-ха, Брэдли тут не хватает, вот кто мастак по части грима!
«Это он о Мадлен. Он хочет понравиться Мадлен!» — догадался Фрэнки, чувствуя, как в сердце вонзается ледяной нож — и десятикратно проворачивается в свежей ране. На мгновение у него все поплыло перед глазами. Сид и Мадлен? Мадлен и Сид? Он слишком любил обоих, чтобы безболезненно представить их вместе. Такое может сниться в кошмарах, но никак не воплощаться в жизнь.