Доводы не показались Фрэнки убедительными, но он позволил себе поддаться успокаивающей мягкости слов человека, который бессовестно врал, но не позволил ему упасть в последнем Искажении. Недоверие недоверием, но до сих пор опасностью дышали лишь слова Сида — не поступки.
— Я не уверен в результате, — продолжал тот, — но что нам мешает попробовать? В худшем случае наши уши завянут, а мистики никакой не случится. Уж мой рояль-то крови с тебя не нацедит и в горло не вцепится, обещаю.
— Правда твоя… — задумчиво протянул Фрэнки. — Ну а если ничего не выйдет? Ведь когда мы познакомились, наверняка у тебя и в мыслях не было, что я могу такое творить на фортепиано. Но у тебя уже тогда был план, так? И ты хотел меня скормить Резонансметру? И если на рояле не получится — скормишь? Ну ведь да? Только не начинай опять юлить!
— Дьявол, я тебя ненавижу! — Сид схватился за голову. — Если ты думаешь, что я тебя кому-то там скормлю, обрати внимание на то, что ты тут не на цепи сидишь. Собирайся и проваливай отсюда, пожалуйста-препожалуйста! Не веришь мне — так не верь до конца, поступай в соответствии со своим недоверием, а не топчись на месте, пытаясь что-то из меня вытянуть!
— Я-то, может, и рад бы «проваливать», но как я тебя брошу? — Фрэнки тяжело вздохнул. — Ты ведь напьешься и покончишь с собой, а я буду виноват. Ты лучше просто скажи: таков был твой план? Убить меня? Одним словом: да или нет?
— Нет! — отрезал вечный обманщик. — Клянусь тебе, нет! Вот я тебе в глаза смотрю и говорю, что нет. И хватит думать, что Резонансметр смертельно опасен. Я сделаю все, чтобы ты избежал малейшего контакта с ним, раз ты его так боишься. Могу и в этом поклясться.
Фрэнки никогда особо не разбирался в людях, но слова Сида прозвучали искренне, совершенно иначе, нежели та паутина лжи, какую тот обычно плел вокруг себя; да и смотрел он действительно прямо и пристально, и Фрэнки, странно согревшись под его холодным взглядом, растаял и поверил. И запоздало понял, что Сид только кажется сильным и легко относящимся к жизни, что на деле он вымотан, нездоров, несчастен и бесконечно одинок перед лицом собственных стыдливо скрытых страхов. И вместо доверия и поддержки видит только подозрения; хотя сам виноват. А может, он и рад бы открыться? Может, сохранение тайны приносит ему боль, а расспросы еще и бередят рану? Возможно ли, что он задумал что-то недоброе — по отношению к себе? И, зная о симпатии Фрэнки, сознательно отталкивает его от себя, чтобы… Нет, невозможно, таких людей не бывает. А много ли он вообще встречал таких, как Сид? Кому еще доводилось заражать его своим безумием? Кому еще он обязан жизнью?
— Прости, от меня столько шума, — виновато сказал Фрэнки. — А знаешь, я обязательно напишу для тебя симфонию. Давно над ней думаю. Я почти слышу первые две части.
Сид взглянул на него с радостным удивлением:
— Ты? Для меня? О…
— А последние две наверняка придут мне в голову, когда все кончится, — добавил Фрэнки с улыбкой.
И растерянно прислушался к разлившейся по комнате тяжелой тишине.
________________________________________________________________________
Секвенция — музыкальный прием, сводящийся к повторению мелодии на другой высоте.
========== 2. Рапсодия ==========
Весь следующий день прошел под эгидой взаимного избегания всех и всеми. Сид не выходил из комнаты, за сутки не притронулся к еде, на вопросы отвечал, что страшно занят, хотя Фрэнки был почти уверен, что он ничего не делает и снова уныло созерцает потолок, если даже не пьет в одиночестве, спасаясь от своей непонятной хандры. Что до самого Фрэнки, то он всячески старался избегать двух людей — Мадлен и Эшли, и если в первом случае ему это удавалось без труда — Мадлен и сама явно не стремилась составлять ему компанию, — то вот избавиться от Эшли оказалось не так-то просто. Она ходила за ним назойливым хвостом, ревнуя его к каждому предмету мебели, и Фрэнки наверняка умер бы еще до полудня от неотвязного шума, если бы ему неожиданно не пришла на помощь Сильвия: она догадалась о страданиях гостя — который, впрочем, их и не скрывал, не стесняясь в выражениях, — и по-дружески попросила Эшли помочь с составлением букетов для украшения гостевых комнат, полагаясь на ее «безупречный вкус». Ничуть не обманутый (в отличие от Эшли) этой уловкой Фрэнки рассыпался в благодарностях перед своей спасительницей, а та со смехом отозвалась, что ее долг как хозяйки дома — заботиться об удобстве и хорошем настроении гостей, и что она уже успела подобрать для Эшли несколько книжек, которые наверняка ее займут в перерыве между преследованиями, а то и отвлекут. Встретив такое безупречное, тактичное понимание, Фрэнки растаял и доверчиво потянулся к Сильвии, тем более что у них сразу нашлась интереснейшая тема для беседы — ее брат. Не без некоторой ревности Фрэнки узнал, что у того полно друзей, и что если бы не необходимость сохранять инкогнито приехавшего композитора, здесь бы до сих пор гуляли, а то по Сиду уже «страшно соскучились». На этом моменте гость почувствовал себя неловко и спросил, не в вынужденной изоляции ли причина накатившей на Сида тоски, на что Сильвия только пожала плечами. Позже выяснилось, что она помнит имена последних трех любовниц брата и знает, с кем он провел ночь незадолго до отъезда, — а о Симфонии не знает ничего. Это показалось Фрэнки по меньшей мере странным — не скрывать от сестры подробностей своей личной жизни, но при этом ни словом не обмолвиться о деле, которым дышишь? Как будто они с Сильвией видели разные стороны Сида — а может, не видели толком ни одной?
Рассудив, что не от простой рассеянности любящий брат не посвятил сестру в свои планы, Фрэнки решил не портить ему игру, чего бы он там ни добивался, и после того, как в ответ на вопрос: «А что там с Симфонией Искажений?» Сильвия лишь нахмурилась и растерянно заморгала, не понимая, о чем речь, он поспешно заверил ее, что собирается написать для Сида целую симфонию и удивлен, что тот еще никому этим не похвастался. Тут Сильвия засияла и горячо призналась, что она — преданная поклонница Фрэнки. «Но я не могу исполнить ни одной твоей композиции, ни одной! — добавила она с тоской. — Я скверная пианистка, во мне нет усидчивости, а пальцы у меня — погляди, просто обрубки какие-то! Вот у брата длинные такие, он родился, чтобы стать пианистом; а у тебя…» — тут она ласково взяла его за руку, и он вздрогнул от неожиданности, но сразу успокоился, заглянув в ее глаза, такие же, как у Сида, но лишенные острой пронзительности, полные мягкости и чистоты. Отогревшийся Фрэнки разом ощутил желание приласкать ее, прижать к себе, и, должно быть, это чувство отразилось на его лице, потому что Сильвия набралась смелости, чтобы закончить свою мысль:
— А у тебя пальцы — прекрасны.
— Только пальцы? — усмехнулся Фрэнки. В памяти разом всплыло: «Чудовище!»
Сильвия замотала головой и покраснела, заставив покраснеть и его, а затем выпустила его руку и поднялась, с напускной деловитостью одергивая юбку и поправляя прическу.
— Я тут вспомнила, мне пора! — заявила она. — У меня кое-какие дела… — и смущенно добавила: — А ты сыграешь нам? Сегодня вечером? Я уговорю Сида спуститься.
«Что еще за «нам»? Наверняка и Мадлен имеется в виду…» — меньше всего на свете Фрэнки сейчас хотелось бы играть для Мадлен. Ему не нравилось горько-сладкое безумие, поднимавшееся внутри в ее присутствии, и уж тем более ему не хотелось распахивать перед ней душу через музыку четыре года спустя. Пусть Сид, пусть Сильвия, даже Эшли, пожалуй, имеет право слушать его душу, но только не Мадлен. Поэтому он улыбнулся и сказал, наивно не догадываясь, какие последствия может повлечь за собой это предложение:
— Я бы хотел сыграть тебе сегодня вечером. Только тебе, а больше никого звать не надо, и чтобы никто не помешал. Например, когда все спят. Что-нибудь тихое до глухоты. Отрывок из концерта…
— Я… я поняла! — Сильвия завертелась на месте волчком и бросилась вон из комнаты. — Я приду! В час ночи!
— Договорились! — крикнул ей вслед Фрэнки со смехом.
«И спасибо», — прибавил он про себя, с благодарностью кутаясь в тепло, оставленное ею.