Иллюзия этого тепла укрывала и грела его весь день до вечера, и он даже замечтался, комкая в руках бумагу, ждущую новых восторженных фантазий, — о тающих ледниках и мягком вечернем сумраке, о синем теплом-теплом море и еще о чем-то — непременно синем, но не холодном, нет; не холодном — и не пустом, как мнимая бездна в глазах Мадлен.
Он едва не пропустил время намеченного свидания, и если бы не бой настенных часов, висевших в коридоре неподалеку от его комнаты, он бы не очнулся от грез и обрывков мелодий, робко предлагающих ему себя, — прозвучать, прожить. Но ради возможности повидаться с Сильвией он оставил фортепиано, доселе развлекавшее его, и торопливо спустился вниз, в зал, к черному красавцу-роялю. Чего здесь было полно, так это музыкальных инструментов: подобно тому, как заядлый охотник всегда рад украсить свой дом трофеями, покойный Альфред Ллойдс, похоже, не отказывал себе в возможности прикупить пианино той или иной известной фирмы. Уж за инструмент обитатели дома точно не подрались бы, разве что если бы вдруг воспылали страстью к одному и тому же.
Сильвия ждала Фрэнки, придвинув кресло поближе к роялю. Она накинула халат поверх ночной рубашки и распустила длинные послушные волосы, очевидно, готовясь ко сну. Фрэнки скользнул взглядом по вырезу халата, и она торопливо запахнула его, смутившись.
— Э-э… Ничего, что я так легко одета? — испуганно спросила она и забралась в кресло с ногами.
«Она же еще совсем ребенок!» — подумал Фрэнки и отругал себя за нескромные мысли.
— Ничего, ты ведь у себя дома, да и время позднее, да и мы не на свидании, — ласковым, почти отеческим тоном произнес он и сам себе поразился: чего только не перепробуешь в компании… этой семейки! Даже любезным быть научишься.
Усевшись за рояль, Фрэнки взял на пробу несколько аккордов, пробежался звонкими каплями арпеджио* по клавишам и, довольный отзывчивостью ладно звучащего инструмента, сразу повел начало своей Туманной Рапсодии.
И мир вокруг провалился в особое, туманное Искажение, бледное и сырое. Нет, в действительности никакого Искажения не открылось, но Фрэнки мысленно уплыл вслед за надрывно тающей мелодией собственного сочинения, болезненно отзываясь сердцем на хрустальную чистоту каждой ноты, и, купаясь в звуках родных и давно не слышанных — а потому отчасти чужих, сладко загрустил и позабыл о зыбком сегодня, растворившемся в тумане. Рояль пел под его пальцами, сплетая воедино мотив за мотивом и оставляя от них едва слышное эхо, секунды перестали иметь значение наравне с вечностью, — поэтому он не мог сказать точно, когда именно в мглистую реальность, мысленно сотворенную им, ворвался диссонанс: тревога, не облаченная в звук.
Очнувшись и машинально доведя мелодию до ближайшей репризы**, Фрэнки остановился и взглянул на Сильвию. Та, в свою очередь, смотрела на что-то за его спиной, напуганная и рассерженная.
Фрэнки развернулся и с удивлением обнаружил Сида, стоявшего в дверях, скрестив руки на груди. Вид у него был далеко не дружелюбный.
— Ну надо же, на меня обратили внимание! — Он в три шага преодолел расстояние до инструмента и насмешливо поклонился гостю. — А я тебя давно, между прочим, слушаю. Изумительно играешь, как и обычно, но только тронь мою сестру — я тебе твои ручонки крышкой этого самого рояля…
— Сид, послушай, ты все не так понял! — взмолилась Сильвия. — Мы вовсе не…
— Марш в свою комнату! — прикрикнул на нее брат, но сразу смягчился и добавил обычным тоном: — Что я мог не так понять? В каком ты виде? Ты на часы смотрела? Иди спать, а я разберусь с этим сердцеедом.
— Как обычно, делаешь из мухи слона! Не волнуйся, мое целомудрие пока при мне! — Сильвия встала с кресла и сердито топнула ногой. — Ничего мне прямо-таки нельзя! Если бы ты почаще бывал дома и проводил больше времени со мной, я бы, может, и слушалась, но ты, ты…
— Как ты со мной разговариваешь?.. — беспомощно спросил Сид.
— Не отталкивай меня! Мне так тебя не хватает! — жалобно возразила Сильвия и схватила его за руку. — Тебя никогда нет рядом, ты появляешься только читать мне нотации…
Ее слова тронули бы даже скалу, а родной брат скалой никак не мог быть, поэтому он не стал возражать, только бессильно опустился в кресло и поманил ее к себе:
— Ох, ну что с тобой делать? Иди сюда.
Сестра торопливо забралась к нему на колени, обняла его за шею и прижалась к нему безо всякого стеснения — маленькая наивная и невинная девочка в едва оформившемся, но уже взрослом теле.
Фрэнки растерянно наблюдал за этой семейной идиллией, с непонятным в неловкой ситуации умилением отмечая про себя, как они все-таки похожи друг на друга.
— Одну минутку, никуда не уходи, — Сид погрозил ему пальцем и поднялся с места вместе с Сильвией. — Я уложу ее спать и поговорю с тобой. Ну слезь с меня, совсем стыд потеряла, мне же тяжело!
Он стряхнул с себя сестру, взял ее за руку и повел за собой, а Фрэнки, повернувшись обратно к роялю, задумался о том, как должен играть этот человек. Страстно? Резко? Импульсивно? Чувственно? Мягко? Переменчиво? Должно быть, он своеобразный исполнитель. Интересно, какими у него выходят мечтательные мелодии Фрэнки? Умеет ли он нанизывать на клавиши светлую грусть?
— Эй, ты там заснул? — поинтересовался успевший вернуться Сид.
— Нет. Думаю. О тебе.
— Вот правильно, обо мне можно, даже нужно, а о моей сестренке не смей! — Заботливый брат ударом ноги выбил из-под ночного мечтателя стул, и тот беспомощно приземлился на пол. — А обо мне нужно, потому что я тебя сейчас…
— Да постой ты! — Фрэнки увернулся от карающей десницы и в качестве предмета самозащиты подхватил с пюпитра ноты, свернув их в трубку, будто Сид был мухой, которую можно прибить газеткой. — Я ее пальцем не трогал!
— Еще бы ты трогал! — Блюститель женского целомудрия пригрозил ему кулаком. — Ну да ладно, давай и правда без драки. Я даже рад, что ты наконец-то решил лечь с женщиной, это очень похвально, лучше поздно, чем никогда, ну и все такое, можешь даже брать мою сестричку, я не собираюсь мешать вашему взаимному большому и светлому чувству… но только после свадьбы! Ясно тебе? Сначала женись! Объявляем завтра о вашей помолвке?
— Ты чокнутый! — О какой еще помолвке, как можно такое брякнуть вообще ни с того ни с сего? — Говорю же — я ее не трогал! И не собирался! Она просто попросила сыграть, клянусь тебе! Спроси у нее то же самое!
— Вот, значит, как! Просто сыграть! А ты видел, как она на тебя смотрела? Как она, бедняжка, трепетала, глядя на тебя, кретина, которого только его музыка и интересует? Ты разбил сердце моей…
— Да уймись ты! — взвыл Фрэнки. — То я виноват, что якобы влюблен, то виноват, что якобы не влюблен, хоть определись для начала!
На сердце у него, тем не менее, потеплело — перед ним явно был прежний беспокойный Сид, а не резко притихший человек с потухшими глазами, вернувшийся из Мнимого Зазеркалья.
— Ладно, хорошо, — на удивление легко согласился любящий брат и переполз с кресла на стул перед роялем, глядя на клавиши едва ли не с одержимостью. — Я тебе верю. Ты слишком наивный, чтобы творить подлости у меня за спиной.
— Даже не знаю, это воспринимать как похвалу или как издевку? — улыбнулся Фрэнки.
Сид оторвался от созерцания клавиатуры и взглянул на него с откровенной жалостью:
— Как все сразу. Но на будущее хочу тебе посоветовать не потакать желаниям моей сестренки. Ради нее же самой. Видишь ли, — он поднес к лицу раскрытую ладонь левой руки, согнул и разогнул пальцы, будто проверяя их работоспособность, — хоть ей и восемнадцатый год, она совсем еще малышка, многого не понимает, например, почему неприлично быть наедине с молодым человеком в такое позднее время, да еще полуодетой. Сколько ни разъясняй ей, как нужно себя вести, у нее о порядочности собственное представление, поколебать которое довольно трудно. Ей без разницы, как она выглядит со стороны, на какие мысли наводит. Я не сомневаюсь, что она не спать с тобой пришла, но если бы это увидел не я, а слуги, пошли бы слухи.
— А может, ты перегибаешь палку? — спросил Фрэнки.
— Может, и перегибаю, — вздохнул Сид. — Но тут лучше перегнуть, знаешь ли. Понимаешь, бедняжка совсем одна — отец умер, когда она была совсем малышкой, матери до нее нет никакого дела. По сути, я единственный человек, которого она может назвать семьей, но я тоже тот еще фрукт, редко бываю дома… Поэтому она ко мне так ластится, совсем как к мамочке, ты удивился, наверное. Ей очень не хватает тепла, она и к тебе ластиться будет, ты ведь парень хороший, это сразу видно, к тому же она твоя поклонница. Но ты уж думай хорошенько, не выходит ли что за рамки приличий. Или женись! Матери плевать, а я не против, мне все равно, что у тебя там за семья и сколько у вас денег — у нас на всех хватит.