Воссоздать — и узнать.
Ослепительное безмолвие. Колючий снег, сугробы всюду. Искристая, невозможно чистая реальность, будто уснувшая в ожидании художника, вооруженного палитрой, что вдохнет в нее жизнь. Белоснежное солнце на белоснежных небесах.
Тогда этот мир показался ему скучным; за секунду до того, как он услышал музыку. Всего несколько нот, повторяющихся с легкими вариациями, примитивная на первый взгляд мелодия, цепляющая обманчивой простотой, сливающаяся со свистом вьюги и порождающая звук, который не извлечь ни из одного музыкального инструмента в этой реальности. Разве что — Резонансметр?..
Музыка Метели — вот чем оказалась вторая часть Симфонии Искажений. Именно она покорила Фрэнки в ночь перед тем, как он познакомился с Сидом, именно она пришла к нему в том белом пустом Искажении, еще в старой, спокойной жизни, преследовала его, желала вплестись в воздух новой реальности — и не прижилась здесь. Он не сумел переложить мелодию для фортепиано, не смог передать ее мистическую кристальную чистоту и оставил попытки, а потом и вовсе забыл — столько всего случилось; а теперь та самая мелодия смотрела на него с нотного стана, запертая в формальной клетке из нот и закорючек, в значении которых следовало бы разобраться, — обжигающе холодная, ослепительно прекрасная и по-прежнему недостижимая.
— А что, если я скажу… — произнес он, удивляясь тому, как разом осип его голос, — …что исполнить Симфонию Искажений на фортепиано невозможно?
— С чего вдруг? — поинтересовался Сид. — Ты ни такта не сыграл из второй части, а третью и четвертую в глаза еще не видел, а уже делаешь такие выводы.
— Я вспомнил, — покачал головой Фрэнки. — Я знаю эту «иллюзию». Это музыка из Искажения. Я слышал ее, полюбил ее, пытался подобрать ее! Тысячу раз пытался — ничего не вышло.
— Так, может, стоит попробовать в тысячу первый?
— Ты не понимаешь! Это невозможно. Она не создана для наших примитивных инструментов. Ей нужен… Наверное, ей нужен Резонансметр.
Фрэнки стало страшно: мысленно он перенесся в Мнимое Зазеркалье, что само по себе бросало в дрожь, а навстречу ему осклабился всеми клавишами, приборами и шестеренками он. Ты нажимаешь на клавишу — он берет тебя на крючок.
— Вот как, — отозвался Сид с пугающей невозмутимостью. — И все-таки я не торопился бы с выводами. Тысяча раз — не так уж много. Можешь ковыряться, сколько душе угодно, я не тороплю.
Как все просто и ясно становилось, стоило только его послушать!
— Легко тебе говорить! — закричал Фрэнки, вскочив с места. — Легко! Ты даже не представляешь, о чем речь, а я-то знаю, что ничего не выйдет, увы, уже знаю! Я могу потянуть время, но суть от этого вряд ли изменится! Но тебе-то что? Разбираться в нотах — не тебе! Исполнять — не тебе! Тебе остается только жить в свое удовольствие, развлекаться с Мадлен!
— Успокойся! — Сид подскочил к нему, схватил его за плечи и тряхнул. — Успокойся, успокойся!
— Ты призываешь забыть жизнь во имя Симфонии, — выплюнул Фрэнки ему в лицо, — но сам ничего не делаешь, сукин ты сын! Ни черта! Палец о палец не ударил! Ты хочешь, чтобы я сдох в объятиях Резонансметра, — о, ты знаешь, что я уже не отступлюсь и не брошу ее, ты прекрасно это знаешь! Что мне некуда возвращаться! Что у меня нет будущего! Принесешь меня ей в жертву, как и обещал, а я буду только рад, черт побери, не худшая смерть!
— Закрой рот! — рявкнул Сид и толкнул его на пол. — Не смей мне тут говорить о смерти! Только попробуй заикнуться о самоубийстве! Чокнутый! Ненормальный!
— Кто тут ненормальный? — переспросил потенциальный самоубийца, и его затрясло от беззвучного смеха. — Мы оба, наверное…
— Просто делай свою работу. Просто пытайся. И даже не мечтай о Резонансметре. И о смерти тоже.
— Звучит как угроза, — Фрэнки поднялся с пола, потирая ушибленное место. — «Даже не мечтай о смерти»! Красота. А если я не справлюсь с переложением, кто будет исполнять Симфонию Искажений там, в Мнимом Зазеркалье? Кто? Может быть, ты?
Он рассмеялся было над своей догадкой, но сразу замер, ошеломленный. Потом взглянул на бывшего друга — и увидел в его глазах ответ.
— Ты будешь исполнять Симфонию Искажений. Ты… будешь… исполнять… — Фрэнки нервно сглотнул, чувствуя, что теперь-то точно сходит с ума.
Комната поплыла перед глазами, ноты радостно выползли из своей клетки и запрыгали, зазвенели в воздухе беспокойными черными точками. «Ты не понял, не понял, не понял! — смеялись они на все лады, во всех регистрах. — А как он себя вел? Почему врал? Зачем не дал прикоснуться к Резонансметру? Глупый, глупый, глупый, ты слишком поздно понял! Он повел тебя по ложному следу, намекая на «жертвоприношение», а ты клюнул! Мы заберем его, заберем, заберем у тебя, а ты останешься один — совсем — снова!»
— И ты с самого начала собирался быть исполнителем, верно?.. — пролепетал Фрэнки с благоговейным ужасом. — Еще до нашего знакомства, верно? О… черт… черт!
Сид схватил чашку и допил чужой кофе в один присест.
— Что ты паникуешь, не могу понять, — он пожал плечами, прикидываясь невозмутимым, но Фрэнки не снял очки и прекрасно видел, как он дрожит. — Опять выдумал черт знает что. Лучше бы ты Симфонию разбирал, а не отвлекался на мелочи. Кажется, я тут только мешаю, так что я пойду…
Не найдя в себе силы остановить его, Фрэнки плюхнулся на стул и проводил Сида остекленевшим взглядом. Как только дверь закрылась, несчастный композитор сначала бездумно уставился на ноты, а после схватился за голову и сполз на пол, жалобно скуля. У него не осталось сил ни думать, ни чувствовать, ни анализировать; даже тревога, пожирающая его изнутри, будто достигла предела и сменилась оцепенением. Время застыло и утратило всякий смысл.
Последнее, что он запомнил, прежде чем погрузиться в усталую дремотную тьму на рассвете, — это шуршание листов на пюпитре, трепетно прячущих Музыку Метели, что несла в себе не то смерть, не то иллюзию. Он бессильно опустил голову на клавиши, отозвавшиеся понимающим тихим бренчанием, и уснул; и ему снился Сид, приветливо протягивающий окровавленную руку, от которой один за другим отваливались гниющие на ходу куски. «Все нормально, — говорил он со своей бестолковой улыбкой, — мы — все — не имеем — значения». Фрэнки сердито мотал головой, Фрэнки был не согласен; но он ничего не мог изменить, ничего не мог поделать со ржавыми пятнами крови, разъедавшими снег вокруг безжалостной коррозией и сжигавшими его разум. А тем временем метель, равнодушная ко всему, выводила свою чистую мелодию где-то высоко в недостижимом небе.
***
Кошмары сменяли друг друга, ясный свет солнца обращался в безжалостное пламя, а пение птиц и шуршание листвы за окном — в потусторонние шорохи, и так Фрэнки проспал до полудня, а после его словно окутала мягкая тьма, на плечо легла теплая, живая рука и легонько тряхнула, вырывая из тяжелого забвения.
— М-м-м… — простонал Фрэнки, интуитивно узнав эту теплоту, — убирайся… сволочь…
— Э? Что? — удивилась Сильвия — это оказалась она. — Извини, конечно, за вторжение, не очень тактично с моей стороны, но дверь была открыта, я подумала, может, тебе плохо…
— Ой! — Фрэнки разом проснулся и покраснел. — Ой, прости, я тебя с твоим братом перепутал!
Вместе с окончательным пробуждением пришла боль в спине и шее, а еще четкое осознание неловкости собственного положения: он не мог видеть себя, но догадывался, что клавиатура отпечаталась у него на щеке, одежда в полном беспорядке, волосы похожи на воронье гнездо… лучше бы его и правда Сид тряхнул, а не милая девушка, которой так хотелось понравиться!
— А почему мой брат сволочь? — спросила Сильвия.
— Потому что. Потому что обманщик, — меньше всего Фрэнки сейчас хотелось отвечать на подобные вопросы.
В ответ Сильвия схватила его за руку и горячо пожала ее.
— Точно! Верно! Так и есть! О, мне даже легче стало, что я не одна в этом доме вечно в дураках. Правда, полнейшая сволочь!
— Вот именно! — засмеялся Фрэнки: сначала тихо, а потом его смех перерос в истерический хохот. — Именно! Нельзя привязываться! Никогда не женится! Не можем быть друзьями! Как я раньше не догадался, черт! Он нажал на клавиши! Он позволил взять себя на крючок! Черт, ублюдок!