— Да о чем ты вообще?! — выдохнула растерянная Сильвия, но Фрэнки безо всяких объяснений бросился к ней на шею и спрятал лицо в ее волосах. Он надеялся, что это черное тепло успокоит его, как успокоило однажды, но сестра слишком напоминала брата — и потому не могла отвлечь от него.
— Сильвия, спаси меня, — заклинал он, задыхаясь, — спаси меня, иначе я сойду с ума!
— Я… я с радостью, ты только скажи, что делать… Я ведь ничего не понимаю…
Он чувствовал, как она трепещет в его объятиях, и когда она тихо всхлипнула, ему стало стыдно за свой натиск и бурю эмоций. Как можно бережней он отпустил ее, но она не захотела отстраняться, а только прижалась крепче, тесней.
У Фрэнки даже голова слегка закружилась, а разум затуманился от близости прелестной девушки, но, помня о перспективе коротать век со вставной челюстью на месте служивших ему пока что верой и правдой зубов, он призвал всю свою порядочность и тактично просипел:
— С-слушай, я тебе не мама и даже не брат, может, ты не будешь на мне… висеть?
В невинности намерений Сильвии не было никаких сомнений: Сид предупреждал, что она довольно несдержанна и ластится ко всем подряд безо всякой задней мысли. И теперь Фрэнки корил себя за охвативший его не к месту сладкий жар; но когда Сильвия открыто взглянула на него, и в глазах ее разлилась летним ласковым морем синева, прогнав бесцветье, он утонул, захлебнулся и размяк. Новое накатившее чувство напоминало его болезненную страсть к Мадлен и вместе с тем бесконечно отличалось от нее, — как отличалась от Мадлен сама Сильвия. Ему захотелось зачерпнуть полную горсть манящей чистоты, но он только мягко провел ладонью по ее щеке — непроизвольным жестом, и прикосновение к ее коже показалось ему совершенным тактильным ощущением.
— Ты мне не мама и не брат, я понимаю это, — произнесла Сильвия, а он только глупо смотрел, как складываются и размыкаются ее тонкие губы, накрашенные чем-то светло-розовым. — И я вижу в тебе не маму и не брата… понимаешь?
— Уж не хочешь ли ты сказать, что… — Фрэнки не сумел договорить: у него пересохло во рту, и собственный голос внушал ему стыд и отвращение. Лицо горело от смущения, но Сильвия от него не отставала: она стала совсем пунцовой.
— Хочу сказать, что ты мне ужасно нравишься! — выпалила она, порывисто чмокнула его в щеку, отстранилась и хотела было убежать, но Фрэнки поймал ее за руку, дернул к себе и резко, но коротко и целомудренно поцеловал в губы.
— Ты мне тоже ужасно нравишься! — выдохнул он, а потом вдруг вспомнил, как отвратно наверняка выглядит спросонья, вспомнил про будущие выбитые зубы, а потом — про Сида и Симфонию, и розовая пелена спала с его глаз.
Он повернулся к фортепиано, к нотам, подглядывающим за ним, и разозлился.
— Да чтоб тебя, Симфония! — выругался он, позабыв, что Сильвия здесь и все слышит. — Не с тем ты связалась, мразь! Я готов исполнить тебя на собственных костях! Я готов переписать тебя начисто миллион раз, и мне плевать, что я понятия не имею, с какого конца взяться. Я не позволю тебе все разрушить! Клянусь тебе — мы все будем счастливы!
Он резко хлопнул крышкой инструмента, и смятые, придавленные иллюзии жалобно зашуршали, принимая правила.
***
От бессонной ночи у Сида раскалывалась голова, хотя он даже не пил (кажется) и сразу после разговора с Фрэнки лег спать (вроде бы). Часы показывали начало первого, когда он заставил себя оторвать голову от подушки. Дни становились все короче — странная штука, середина лета! — поэтому тратить драгоценные лишние минуты ничегонеделания на сон было непростительно.
В ванной на него уставилась чья-то нечесаная и небритая рожа с мутными глазами, и он не сразу понял, что видит собственное отражение. «Вот дерьмо», — мысленно сказал он и улыбнулся роже, но от улыбки та стала только противней.
— Полное дерьмо! — крикнул он вслух и вылил на себя полный ковш воды. — Дерьмище!
Волосы приклеились к роже осклизлыми прядями, и она стала еще противней, — хотя куда уж?.. Отчаявшись принять человеческий облик, Сид начал бриться и едва не порезался — руки дрожали мелкой пакостной дрожью.
— Дерьмовое начало дерьмового дня! — заключил он.
Опасная бритва выглядела идеально острой, и на долю секунды его потянуло повторить дорожку на запястье, белесым шрамом напоминавшую о не столь уж давней пьяной выходке. Он закрыл глаза, сглотнул.
И представил Город.
Сначала только серая пелена дождя — ничего больше. После в ней проступило разноцветье зонтиков. Прохожие никуда не спешили, в лужах играло солнце; солнце и тучи, свет и тьма — все в согласии, идиллия. В этих каменных джунглях, как ни странно, дышалось свободно: ветер доносил запах леса — с севера, с юга, со всех сторон, чистым воздухом можно было умываться. Здесь прекрасно до боли в горле; здесь его дом. Здесь каждый глоток полуосени, каждая сорвавшаяся капля и мокрый фонарный столб звенели: «Ты нам нужен, приди же».
В этом месте он оказывался бессчетное количество раз, засыпая, — и в этом месте он однажды проснется. Уже скоро. А пока что нужно собрать остаток сил и доиграть свою партию в мире, где для него не нашлось места; во сне, затянувшемся на двадцать пять лет.
Он положил бритву, открыл глаза. Отражение стало выглядеть куда благообразнее. Почти как до знакомства с Фрэнки, с этим маленьким кровососом…
Приведя себя в порядок, он вспомнил, что надо зайти к Эшли. Ночью он нашел в комнате записку от Сильвии, где вкратце излагался разговор с бедняжкой, и очень заинтересовался прочитанным. Управлять своим временем в Искажении? Если у Эшли действительно есть такая способность, ей неслыханно повезло: получается, она может задерживаться в «приятных» мирах и как можно быстрее уносить ноги из «неприятных»? Как-то слишком гладко, еще и для такой, как она. Чем она вообще заслужила подобное? Впрочем, логики в Искажениях и во всем, что с ними связано, никогда и не было, это Сид понял уже давно.
Он думал заглянуть в столовую и перехватить что-нибудь перед разговором с гостьей, но ее комната находилась совсем рядом, а столовая — на первом этаже, а ноги у него все намеревались подкоситься и не желали встречи с лестницей, поэтому он сделал выбор в пользу познавательной беседы. Проверив, хорошо ли держится маска веселой беспечности, он пригладил мокрые волосы и тактично постучал в дверь Эшли.
— Войдите, — пискнули изнутри, и он радостно ворвался, заулыбался как можно приветливей — и сразу проглотил воображаемый лимон: с Эшли сидела Мадлен. Она поднялась с места — грациозно, этого у нее не отнять, — и холодно спросила:
— Мне снова уйти?
— Точно, сделай одолжение! — обрадовался Сид. Как ни крути, догадливость — отличное качество для женщины!
— Мне не нравится твое высокомерие, — сказала Мадлен. — Я привыкла, что мужчины или валяются у моих ног, или грубы со мной. Равнодушных я еще не встречала.
— Я не равнодушен, просто немного занят.
— Если мне покажется, что ты слишком занят, я уйду и заберу с собой Фрэнки, — Мадлен подмигнула ему. — Тебе ведь зачем-то нужен этот щенок? Можно проверить, к кому он привязан сильнее. Сколько вы знакомы, месяц, два? Я поманю его пальцем, и он побежит за мной, виляя хвостиком.
— Фрэнки не позволит ставить над собой эксперименты.
— В самом деле? — Она улыбнулась с притворным сочувствием и вышла.
Сид уставился на закрывшуюся дверь с неподдельным ужасом.
— Вот какие черти ее сюда принесли? — спросил он пустоту и добавил, повернувшись к Эшли: — Что она здесь делала? О чем вы разговаривали?
— О Фрэнки, — послушно ответила та, натянув одеяло до самого носа. — Мадлен было интересно, не рассказывал ли он что-нибудь о ней.
— Ну а ты что? — Вот не было печали — будто и без Мадлен проблем нет!
— А я что, я правду сказала. Что только в бреду позвал один раз и не объяснил, кто это. Кажется, Мадлен мой ответ понравился.
Эшли шмыгнула носом и как-то странно, мутно посмотрела на Сида. От этого взгляда ему стало не по себе.