— Ты меня боишься? — осторожно поинтересовался он, присев на край кровати.
— Я тебя не люблю. Мне кажется, ты сумасшедший.
— Тогда, наверное, и ты тоже. А вместе и с ума сходить не так страшно, — Сид думал подбодрить ее, но она даже не улыбнулась.
— Если мы сумасшедшие, тогда что нормально? Что правильно?
— Ничего. Для нас в этом мире — ничего.
— А вот и неправда. И Фрэнки тоже, по-твоему, просто чокнутый? И ему нечего делать в этом мире? — Ее голос зазвенел от напряжения.
— Фрэнки… — Сид усмехнулся. — Нет, место Фрэнки здесь и нигде больше. Он пишет чудесную музыку, согласна?
— Угу, — Эшли закивала. — Чудесную. Поэтому я не позволю тебе убить его, слышишь?!
И прежде чем Сид успел сообразить, что происходит, она налетела на него с невиданной для больной девушки прытью и повалила на кровать. Откуда ни возьмись (вероятно, из-под одеяла) возник кухонный нож, но, похоже, Эшли не рассчитала свои силы и не справилась с раненой рукой: вместо дальнейших решительных действий нападающая слабо вскрикнула и упала прямо на врага. Затем последовала вспышка боли в районе ключицы и одновременно с ней — захлебнувшийся всхлип Эшли, поранившейся собственным ножом.
Не без труда Сид перевернул ее, разом обмякшую, и уложил на спину. По ее бледному лицу, зачеркнутому уродливой багровой полосой, катились слезы вперемешку с кровью. Злополучный нож скользнул на постель, пачкая простыни красным. Сид перехватил его за рукоятку до того, как Эшли снова потянулась к своему оружию.
— Все, доигралась, — сказал он и положил нож на тумбочку. — Хотела горло мне перерезать, что ли? Смело. А потом что? О тюрьме мечтаешь?
Он потянулся рукой к распахнутому вороту рубашки, осторожно притронулся к ране. На пальцах осталась кровь. Что-то теплое уже текло по груди — порез наверняка получился глубокий.
Эшли силилась заговорить, но из горла вырывались только нечленораздельные звуки.
— Не плачь, — Сид пригладил чистой рукой ее топорщившиеся кудряшки. — Тебе еще повезло. А если бы в глаз себе попала?
— Н-не прикидывайся добреньким, — выдохнула Эшли. — Я все знаю про тебя… и про Симфонию…
— Если ты решила, что я собираюсь убить Фрэнки, то ты ничего не знаешь, — покачал головой Сид. — И ты очень глупо поступила, напав на меня. Если я умру до того, как придет время исполнить Симфонию, думаю, Фрэнки захочет стать исполнителем. И вот это его убьет. Ты сможешь его остановить?
В ответ несчастная только всхлипнула.
— Вот именно. А я смогу. Мы ведь с тобой оба желаем ему счастья, дурочка, нам бы объединиться, а не враждовать, раз уж ты «все» знаешь.
Он хотел взять ее за руку, но как только их пальцы соприкоснулись, комната исчезла вместе с Эшли — странно! — и Сид почему-то остался совсем один в медленно проступающем все более ясным оттиском на чистом листе пустоты мире.
— Эшли, ты куда делась? — позвал он, растерянно протер глаза — и замер. На лицо упала капля, другая…
Его окружал Город. Шпили далеких башен рвали небо, затянутое лохмотьями туч. Зеркала луж звенели от перестука дождевых капель. Кругом — ни души. Он сидел на одетой в серое мостовой. Вывески обступивших его лавок, столбы и скамейки из призрачно-сизого окрашивались то в желтый, то в зеленый, то синий по мере того, как Сид скользил по ним взглядом; крыша ближайшего здания вспыхнула багрянцем, едва только он подумал, что в сегодняшнем Городе отчетливо не хватает красного.
— Фрэнки, ты здесь? Помнишь, я говорил про свое родное Искажение?.. — крикнул он, надеясь все же отыскать друзей, но никто не отозвался.
Похоже, он оказался совсем один в Городе. Да и Город какой-то не такой: похож на черновой набросок, который нужно обвести и раскрасить. Во снах он являлся совсем другим, он дышал жизнью. Но то было во снах, а тут — Искажение. Или это не Искажение вовсе? Может, Сид потерял сознание, может, это галлюцинация?
Голова у него кружилась все сильней, и вместе с ней начал кружиться Город: рваться, сжиматься, нависать над ним изогнутым многоголовым исполином. Устав смотреть ввысь, Сид глянул на землю и увидел, что его кровь смешалась с дождевой водой. В луже теперь словно не серые тучи отражались, а огненный закат.
Последние силы оставили его, и он лег на мостовую, прижался щекой к сырому камню, макнул волосы в кровянистый водяной суп.
Неужели ему суждено умереть в Городе? Пока еще рано: в том, другом мире остались важные незавершенные дела. Если бы не дурочка Эшли, он бы сейчас гулял по этим улицам, а не валялся, бестолково раскрашивая собственной кровью ближайшую лужу.
Сознание угасало, и вместе с ним выцветал Город.
— Вот я и дома, — прошептал Сид.
Он закрыл глаза и почувствовал, как холодные, мокрые руки дождя обнимают его.
========== 5. Искажение ==========
Со всех сторон лился приглушенный свет. Сначала — один только свет, неверный и тусклый, но как только Фрэнки пригляделся внимательней, из тумана начали проступать очертания испещренных причудливой росписью глыб, возвышавшихся кругом, насколько хватало глаз. В воздухе летала черная пыль, складываясь в острые воронки-закорючки. Пугающая тишина, повисшая в незнакомом помещении, секунду спустя словно сдвинулась с места, встрепенулась и потянулась, позевывая, — пронесся нестройный трепет, будто незримый симфонический оркестр готовился к репетиции, настраивая инструменты.
— Я заснул, да? — спросил Фрэнки вслух и прикоснулся к пылающему лбу. Вдохнул пыльный воздух, и внутри защекотало, будто он наглотался дыма. Рассеянно проведя рукой по поверхности огромной ярко-синей глыбы, вонзившейся в пол рядом с ним, он взглянул на чернильные пятна, оставшиеся на пальцах, а после вскинул глаза на сам обломок неизвестного происхождения. Гладкий камень оказался расчерчен, разлинован и покрыт — нотами.
Прищурившись, Фрэнки начал читать с листа, и каждый значок делал ему реверанс, каждое крещендо распахивало свой острый клюв ему навстречу, а каждая лига выгибалась вопросительным знаком: «Не узнал нас?»
Как только первые такты сложились в голове создателя, он вспомнил задорную мелодию, которую задумал вплести в первую часть симфонии, посвященной Сиду. В первую — легкую и беззаботную… Фрэнки обошел глыбу и обнаружил на другой стороне мотив совершенно иного характера; все верно — вторая часть, беспокойная и тревожная.
— А третьей и четвертой пока нет, — он улыбнулся и дотронулся до идеально ровной и чистой поверхности камня с соответствующих сторон. — Все верно. Ты — моя симфония! Нет — его симфония. Темно-синяя! Вам подходит.
Рядом с недописанной симфонией примостился щербатый алый камень с острыми гранями-шипами. Без труда и особого удивления Фрэнки узнал в его росписи свое фортепианное страдание с названием «Посвящаю М.». Он отвернулся, не желая разглядывать и воскрешать мотив, въевшийся слишком глубоко в сердце, и сделал шаг вперед, отбросив в сторону несколько бесцветных булыжников, на поверку оказавшихся его детскими полузабытыми произведениями. Сзади вступил призрачный симфонический оркестр, и в воздухе зазвучало попурри* из произведений Фрэнсиса Джейли, забытых и спустя годы живых, законченных, недописанных и тех, что ему еще предстояло написать. Начав играть с тихой нежностью, скрипки постепенно разошлись до визга, и как только музыка обратилась в невообразимую кашу, где каждый исполнитель словно задался целью перекричать соседа, Фрэнки увидел оркестр: завязанные в узлы, стоящие вверх ногами, свернутые в клубок, перепутанные, сломанные, эти инструменты управлялись незримыми руками, изнемогая, истекая звуком и теряя струны. Воздух становился все гуще, и вскоре Фрэнки понял, что вдыхает не дым и не пыль, а ноты. Они плавали перед ним, с каждой секундой обретая плоть и наливаясь черным. Порыв ветра швырнул несколько восьмых и целый забор из тридцать вторых** ему в лицо, и Фрэнки инстинктивно прикрылся руками: не зря, ноты оказались неожиданно острыми и оцарапали его. Музыка распадалась на нестройный нарастающий гул, слышать который вскоре стало невыносимо. Чувствуя, что вот-вот оглохнет, Фрэнки рухнул на колени, заткнул уши и крикнул в пустоту: «Прекрати!»
Глоток набитого закорючками воздуха заставил его согнуться пополам и закашляться, выплевывая темные осколки. Во рту остался соленый привкус. Перед глазами неизвестно откуда возникли и затанцевали белые и черные клавиши, приглашая притронуться к ним, и стоило Фрэнки отвернуться, вытирая рот, как они больно впились ему в бока и толкнули на пол, изрытый трещинами, усыпанный обломками инструментов и нот. Щепка, отколовшаяся от разлагающегося на глазах грифа виолончели, задела острым концом лоб Фрэнки, а проплывавший мимо бесконечный нотный стан словно невзначай опутал его шею и принялся душить. Обрывки струн начали танцевать на нем, позвякивая и царапая грудь, а после и пол, и ноты, и глыбы, и инструменты — все выцвело и потерялось в тумане.