Мадлен не любила Сида: для нее он был слишком нестабилен, неуловим и несерьезен, его внешность и сложение она находила недостаточно мужественными, а поведение — недостаточно разумным. Он походил то на торопящегося жить осужденного, жадно пьющего воздух и солнечный свет, то на тихого сумасшедшего, застывшего в неясной апатии, то на пустоголового семнадцатилетнего подростка, творящего несусветные глупости просто потому, что это весело. В Ллойдс-хаусе ей действительно больше нечего делать, она знала это; но ее женская гордость была оскорблена. Она жаждала мести — но на сей раз не в виде ножа в руке глупой девчонки, нет; она хотела заставить Сида жалеть о принятом решении, ползать перед ней на коленях, целовать подол ее платья и умолять остаться. Владеть и помыкать им, таким на первый взгляд свободным и независимым, унизить его и разбить его сердце — разве это сложно? Невыполнимо? Он ничем не отличался от тысяч ему подобных, и лично у нее было около дюжины таких мужчин; впрочем, не совсем таких.
Помимо самого Сида, человека легкомысленного и слабого, в нем как будто жило что-то еще, нечто нездешнее, потустороннее: прячась и приноравливаясь к его дыханию, оно заполняло его глаза многозначительной пустотой, замедляло мысли и движения, отвлекало от повседневных дел, маня куда-то — куда? Эту неуловимую тень Мадлен не могла ни постичь, ни подчинить.
Она вздрогнула, услышав звуки фортепиано, доносившиеся из открытого окна. Третий час ночи — Фрэнки не спится? Сначала она решила не обращать внимания на тоскливую мелодию, отдаленно напоминающую посвист вьюги, но через пару минут по коже у Мадлен поползли мурашки, а звенящие в верхнем регистре аккорды начали раздражать до головной боли.
— Да что за невозможная мерзость! — сказала она себе и сердито вернулась в дом, позабыв о том, что не имеет права даже присутствовать там, не то что велеть кому-то прекратить игру.
К ее удивлению, за роялем в гостиной оказался не Фрэнки, а Сид. Похоже, переливание крови придало ему достаточно сил, чтобы подняться с постели и мучить инструмент под утро. Услышав скрип отворяемой двери, он прервался, но даже не подумал обернуться.
Какая удача, какой подходящий момент для атаки! Сейчас они одни во всем доме не спят, а он к тому же слаб и явно не в себе. Здесь они сошлись, здесь и разойдутся — не символично ли?
— Я такого еще нигде не слышала, — сказала Мадлен и приблизилась к своей жертве.
На секунду ей показалось, что она разорвала невидимый плотный занавес, сотканный из нот, что отделял Сида от внешнего мира.
— Фрэнки называет ее Музыкой Метели, — пояснил тот отрешенно.
— Он ее написал?
— Нет. У этой музыки нет автора. Есть только исполнитель.
— Что ты имеешь в виду?
— Ровно то, что сказал. Иногда ты владеешь вещью, а иногда вещь обладает тобой. — После этих слов он наконец повернулся к ней и поинтересовался уже другим, будничным тоном: — Почему ты еще здесь? Кажется, я вполне ясно выразился, когда велел тебе оставить этот дом.
— Я сомневаюсь, что те слова были сказаны в здравом уме, — холодно возразила Мадлен, внутренне радуясь смене темы. — Почему отношение ко мне так резко изменилось? Что наплел тебе про меня Фрэнки?
— Ничего. Почему ты во всем винишь Фрэнки? Здесь я принимаю решения. Я просто вижу, что ты скверно влияешь на мою сестру.
Конечно, он не выдал бы друга так легко! Даже в таком состоянии, даже под утро.
— Ты лжешь.
Сид молчал.
— Ты будешь последней свиньей, если по абсолютно надуманному поводу выбросишь на улицу женщину, которая была с тобой, — добавила Мадлен.
— Ну, положим, не на улицу, — поморщился Сид. — Ты у нас вроде как не бедствуешь. Мы оба люди взрослые и оба понимаем, что это вот «была с тобой» в нашем случае ничего не значит. А теперь оставь меня и этот дом. Я уделил тебе достаточно времени.
Еще одно унижение! Ну уж нет, она не проиграет.
— А если я скажу, что люблю тебя? — прямо спросила она, приблизившись к нему вплотную.
— А что изменится? Да и я ведь не поверю.
— Не поверишь? Почему? Потому что не хочешь верить? Или потому что… — она протянула руку и коснулась его губ, — …боишься?
У него были пустые, ничего не выражающие глаза; словно у человека равнодушного — или оцепеневшего.
— Ты думаешь, тебя так сложно разгадать? — продолжала она, мягко распустив его волосы и разглаживая спутавшиеся пряди пальцами. — Если кто и не поймет, что у тебя на сердце, то разве что безмозглый Фрэнки. Ты хочешь казаться сильным. Хочешь защитить дорогих тебе людей. От самого себя. Ты боишься любой формы любви, любого проявления взаимности. Но на свете нельзя прожить без любви. Мир слишком холодный и жестокий, нам не согреться поодиночке. И тут вступаю я.
Она обвила его шею руками, и он с расслабленным вздохом откинул голову назад, смежив веки.
— Я могу дать тебе любовь без обязательств и сожалений, — шепнула она ему на ухо, — но не ту любовь, о какую противно замараться такому, как ты, нет. Ты достоин лучшего. Ты достоин меня!
Подобно тому, как музыкант-виртуоз извлекает нужные звуки из инструмента, умела играть с мужчинами и Мадлен; и Сид не был, не мог быть исключением — он послушно откликался на прикосновения пальцев, на модуляции голоса, на жар чужого тела в волнующей близости. Какую-то минуту назад казавшийся таким твердым в принятом решении, он сам потянулся за поцелуем и немедля получил награду, долгую и обжигающую. Мадлен уселась к нему на колени и удовлетворенно улыбнулась, почувствовав его руки у себя на талии. Сейчас она распалит и оставит его — униженным, дрожащим от неудовлетворенного желания!
— Вот видишь. Я нужна тебе, — заметила она. — Я и никто другой! Я дам тебе больше, чем способны дать наивная сестра и глупый мальчик. Так кого ты должен слушать?
— Не сравнивай, — хрипло возразил Сид.
— Как скажешь, — она пожала плечами и начала расстегивать его рубашку, глядя ему в глаза. — Можешь не верить, но я действительно люблю тебя. Все в тебе, даже напускной холод, меня только возбуждает…
Подцепив ногтем повязку у него на груди, она поцеловала воспаленный край раны, и он вздрогнул — не то от боли, не то от удовольствия.
— Что бы ни говорил Фрэнки — он сказал неправду, — внушила Мадлен своей окончательно размякшей жертве. — Давай займемся любовью прямо здесь.
Она требовательно впилась в его губы, но вместо ответа на поцелуй он с неожиданной решительностью оттолкнул ее — так, что она едва не свалилась на пол.
— Ты дешевка, — заключил он, брезгливо вытирая рот, — и приемы у тебя дешевые.
— Вот, значит, как?.. — прошипела Мадлен. Ее щеки пошли красными пятнами. Она была уверена, что Сид целиком во власти ее чар, и уже готовилась нанести удар, а он посмел опередить ее — нет, определенно они друг друга стоили! — Дешевка! А ты сам тогда — кто? Кто достоин ледяного принца? Может быть, Фрэнки? Наверняка представлял его на моем месте в ту ночь!
Сид засмеялся:
— Думаешь, если я не люблю тебя, это значит, что я не люблю женщин вообще? Тебе нужно что-то делать со своей самооценкой — неоправданно завышена.
— Да за кого ты меня принимаешь, за уличную шлюху? — Мадлен поджала задрожавшие губы. — Зазнавшийся выродок! Бездушная скотина! Ты об этом еще пожалеешь.
— У меня уже нет времени на сожаления, — он странно улыбнулся ей — будто и не ей, а чему-то, что видел сквозь нее, — и эта улыбка взбесила ее окончательно. Молча развернувшись на каблуках, она вышла, хлопнула дверью, вихрем взбежала по лестнице к себе и принялась яростно швырять вещи в чемодан.
Мадлен не принадлежала к сорту женщин, у которых всякая обида вызывает истерики и слезы; за годы актерской практики и общения с противоположным полом она научилась владеть собой и использовать эмоции только себе во благо. Поэтому она не дала воли злости, решив лучше немедленно обдумать новый план мести. Например, пустить слух, что Сид спит с Фрэнки. Заодно она и Фрэнки навредит: плакало его инкогнито! Она ядовито заулыбалась, мысленно рисуя возможные последствия, на ходу взялась сочинять, что именно и кому шепнет, чтобы вышло убедительней, а потом уронила растрепанную голову на сложенную одежду и незаметно для себя задремала: волнения волнениями, обиды обидами, а дело шло к утру и утомление давало о себе знать.