Сколько раз бессонными ночами Фрэнки прокручивал в голове события того дня, когда состоялся неоконченный разговор о Симфонии Искажений? Сколько раз покрывался краской стыда, вспоминая свое поведение?
Тогда он был напуган, он был не в своей тарелке. Поэтому повел себя трусливо и малодушно. Имел на то полное право, учитывая обстоятельства. Но — он не помог Сиду, даже не выслушал его, а теперь расплачивался — запоздалое раскаяние накатывало вкупе с муками неизвестности. Да, Сид обманул его, но, возможно, цель оправдывала средства — надо было просто выслушать историю до конца, чтобы знать наверняка. Возможно, тот парень хотел сообщить нечто важное.
Но теперь уже поздно теряться в догадках. Конечно, Сид больше не вернется. Конечно, Фрэнки никогда не услышит о нем. Но это нисколько не мешало ему каждый день искать Сида глазами, отрываясь от клавиш. Шагая по тротуару. Ковыряясь в нотах.
Кстати о нотах: однажды, разбирая старые вещицы, которые он играл еще маленьким мальчиком, Фрэнки наткнулся на сборник этюдов для фортепиано авторства некоего А. Ллойдса. Разумеется, это было просто совпадение. Ллойдс — чертовски распространенная фамилия. Но Фрэнки все равно не удержался от соблазна поставить сборник на пюпитр и прочитать с листа несколько вещей.
Легкие триоли* солнечными зайчиками рассыпались по его квартирке, лаская слух своей ладной последовательностью, воскрешая в памяти детство, полное густого запаха лакированного дерева, тихих замечаний преподавателя и невыносимого шума концертных залов.
Фрэнки оборвал игру на середине такта, задумавшись. Разумеется, ничего общего с Сидом у этого пыльного альбома со скучными этюдами не было и быть не могло. Но полет триолей воскресил в его памяти плохо спрятанное воспоминание — стыдное и горькое.
Воспоминание одевалось в шелковые платья, ходило танцующей походкой, курило дорогие дамские сигареты, грациозно встряхивало светлыми локонами и носило совершенное имя — Мадлен. Мадлен-не-Джейли-и-никогда-ею-не-стану, Мадлен-не-приближайся, Мадлен-ты-только-посмотри-на-себя-чудовище. Мадлен, Мад-лен — имя ласкает язык, характер царапает душу.
Мадлен была старше Фрэнки на пять лет; Мадлен была первой и единственной любовью Фрэнки; но Фрэнки не был любовью Мадлен — ни первой, ни двадцать первой. Ветреная красотка, актриса немого кино, она и по сути своей оставалась актрисой — переменчивой с мужчинами и неизменной в своей жажде красивой жизни. В короткую пору славы Фрэнки Мадлен очаровала его, наивного шестнадцатилетнего мальчика, на светском приеме. У Фрэнки всегда болела голова от бессмысленного и монотонного шума, который непременно сопровождал такие приемы; но в тот раз все обстояло по-другому. Прекрасная фея из сказки улыбнулась ему, белому и страдающему, предложила выйти на свежий воздух и там исцелила — молчанием. Покоренный иллюзией понимания, установившегося между ними, он попал в ловушку, которую Мадлен не намеревалась расставлять. И тот теплый вечер, полный сладостной тишины, стал первой ступенькой к бегству и самоотречению Фрэнки. А еще — первым шагом к Преступлению.
— Мадлен, — произнес он вслух и по памяти взял два первых аккорда из своей фантазии с бесхитростным названием «Посвящаю М.».
И залился слезами: шестнадцатилетний глупо влюбленный мальчик в двадцатилетнем теле.
***
Через два дня после истории с этюдами, теплым воскресным утром Фрэнки как раз неспешно поглощал свой завтрак, состоявший из подгорелой яичницы и чашки кофе, когда в дверь деликатно постучали. До такой степени деликатно, что Фрэнки перепугался, не рухнет ли потолок ему на голову и не придется ли есть яичницу с пылью и известкой, — хотя она была так отвратна, что, пожалуй, любая приправа пошла бы ей только на пользу.
Гости к Фрэнки не захаживали, если не считать робких попыток Эшли иногда вытащить его на прогулку, — но понадобится примерно с десяток Эшли, чтобы так грохотать. Платил за квартиру он аккуратно, так что у хозяйки нет повода возмущаться и пытаться высадить дверь с утра пораньше. Следовательно, это мог быть только наемный убийца. Но наемный убийца вряд ли станет оповещать о своем приходе, значит, и не он тоже. Тогда кто? Торговец какой-нибудь ерундой?
— Чего вам надо? — крикнул Фрэнки, подойдя к двери.
— Мистер, это я, Брэдли, — прорычали за дверью. — Извините, что так рано беспокою…
Фрэнки посерел. То самое чудовище все-таки выжило? И явилось сюда? Чтобы убить его?
— Вы хотите убить меня? — прямо спросил он, лихорадочно сжав в руке вилку: какое-никакое, а все-таки оружие.
— О господи, нет! Простите, я к вам с просьбой.
— Не верю, — отрезал Фрэнки. И тут же подумал, что ему не мешало бы поубавить наглости: вряд ли запертая дверь была серьезным препятствием для разъяренного монстра.
— С личной просьбой, — попыхтев, добавили за дверью.
— Какие у вас ко мне могут быть личные просьбы? — устало спросил Фрэнки.
— Это касается вашего друга.
— У меня нет дру… — и тут Фрэнки сообразил, о ком может идти речь. Ни секунды не колеблясь, резко ослабевшими руками он торопливо отодвинул засов и открыл дверь.
Брэдли снова выглядел по-новому: чисто выбритый, в аккуратно сидящем костюме он производил впечатление эдакого добродушного буржуа, который все свои дела ведет основательно. Пожалуй, если бы он не назвал свою фамилию, Фрэнки его бы и не узнал, — хотя чего еще можно ожидать от актера?
— Еще раз извиняюсь за вторжение, — прогремел тот, наклоняясь, чтобы разуться. — Но дело мое не терпит отлагательства и носит, так сказать, деликатный характер…
Фрэнки совсем растерялся: с каких пор этот бандит умеет пристойно выражаться? Начинается очередной спектакль?
— Э… Вы не хотите кофе? — спросил он и незаметно положил вилку на полку для обуви.
— Пожалуй, не откажусь, — ответствовал удивительный гость и чинно проследовал в комнату, где стыл одинокий завтрак Фрэнки.
Не дожидаясь, пока его усадят за стол и чем-нибудь угостят, Брэдли занял пустующее место, придвинул к себе вазу с конфетами и мигом закинул в рот пару штук.
— Извините, — сказал он, увидев, как удивленно уставился на него хозяин квартиры. — Мы, актеры, — народ голодный. Сегодня здесь, завтра там, и почему я не получил высшее образование?..
— У меня конфеты тоже не каждый день водятся, — перебил его Фрэнки, но тут же спохватился: должно быть, это прозвучало грубо и шло против всех правил гостеприимства.
— Тогда извините вдвойне, — Брэдли сокрушенно захрустел леденцами.
— М-м-м… Я рад, что с вами все в порядке, кстати. Я тогда подумал, что вам крышка.
— О, молодой человек, мы, актеры, — народ неуязвимый. Вы бы знали, как меня избили пару лет назад. А на следующий день в театре шла пьеса с моим участием, так вот я, замазав гримом синяки… Ах, я вижу, вам не очень интересно. А у вас пирожных случайно нет? — вежливо осведомился гость.
— Нет.
— А булочек? Пончиков?
— Тоже нет, — отрезал Фрэнки.
— Ну ладно. Тогда сразу к делу, — Брэдли заторопился и одним махом опрокинул в глотку содержимое своей чашки. — Итак, последнее, что я помню из случившегося в вашем доме, — это как твой приятель Сид крайне грубо заехал мне в челюсть. Потом была темнота, смерть и все такое. Очнулся я в больнице, в очень уютной палате, между прочим, где мне сказали, что у меня сотрясение мозга. Признаться честно, я ужасно разозлился: мало того, что твой друг не отдал мне деньги, причитающиеся за тот невинный розыгрыш, он еще и избил меня, это уже выходило за все рамки! Поэтому я поклялся разыскать его и размазать по стенке, как только встану на ноги. Но — удивительная вещь! — позже я узнал, что это он дотащил меня до больницы, на своей хилой спине, между прочим, и что именно он оплатил больничные счета, пока я прохлаждался в неплохой, кстати, клинике. В общем, я посчитал, что он полностью искупил свою вину. И даже сверх того — я к нему привязался. Благодарность, все такое. Мы, актеры, — народ чувствительный.