Она осторожно двинулась по узкой улочке наугад, надеясь, что заросшая травой дорожка выведет ее если не напрямую к Сиду, то хотя бы на открытое место, где можно будет сориентироваться и подумать. Дома обступали ее встревоженными соглядатаями, пару раз она вспугнула ящериц и один — змею; вот тут Мадлен стало по-настоящему страшно, но ненадолго: нужно просто быть внимательней, к тому же ядовитые змеи в здешних лесах не водились. Отдельные шорохи и необъяснимые звуки, сопровождавшие ее, она старалась не замечать — пока звуки эти не стали отчетливо приближаться.
Юркнув за остатки деревянного забора, Мадлен замерла. Прислушалась. И уловила человеческие шаги: какое-то шарканье, или как будто кто-то подволакивал ногу.
Сид? Так это не она следила за ним, а он — за ней? Несмотря на то, что она была уверена в безобидности и физической слабости Сида, по позвоночнику пробежал холодок: в таком безлюдном месте и на помощь-то не позовешь. Случись что — ее даже не найдут. Более того — ее и не станут искать! В Ллойдс-хаусе никто ее не хватится, поскольку все решат, что она уже уехала; ее творческий отпуск еще не кончился, поэтому и на работе никто ничего не заподозрит, а после пропажу вполне могут списать на капризы и взбалмошность: «Ох, эти звезды! Разрываем контракт с ней»; а друзья — а у нее есть друзья?
В памяти некстати всплыл Фрэнки — не этот, нынешний, колючий и растерянный, вцепившийся в Сида, как в мамкину юбку, и злой, злой, бесконечно злой на нее, а другой — робкий и чистый мальчик, глядевший на нее с обожанием, мальчик, который мог быть похож на ангела, не будь он так уродлив; который мог стать самим ангелом, не запятнай она его чужой кровью. Если бы только у нее был сейчас этот Фрэнки! Но он утерян: его глаза смотрят на Сида, сердце — на Сильвию, он обрел новую любовь и черпает новые силы в них двоих, и даже он — о ней теперь не побеспокоится. Так пусть же будут прокляты все резонирующие, эти подобия человека, бесполезный мусор, не принадлежащий ни одному из существующих миров!
Она собралась с духом и храбро шагнула навстречу Сиду — лучше встретить его лицом к лицу, раз уж все открылось, чем трусливо и бессмысленно прятаться. Хватит с нее на сегодня унижений.
Только вот не Сид шел ей навстречу, время от времени опускаясь на четвереньки, о нет; не Сид вырос до нескольких метров, растерял где-то по дороге одежду, похудел до ясно выпирающих наружу костей и отрастил третью руку на спине, волочившуюся за ним пугающим семипалым хвостом. Невероятное, отвратительное создание, не обезьяна и не человек — настоящий монстр приближался к ней.
Мадлен хотела завизжать, но язык ее не слушался: она не смогла выдавить ни звука, словно в кошмарном сне, где все движения замедляются, а роскошь крика непозволительна.
Чудовище остановилось в двух шагах от нее. Чудовище улыбнулось ей.
И тут Мадлен совершила ошибку: она повернулась и побежала. Каблуки немедля подвели ее — она споткнулась, напоролась ногой на битое стекло и упала, вскрикнув от боли. А в следующий момент что-то налетело на нее сзади, сгребло и смяло; и все ангелы мира не пришли ей на помощь.
***
Как оказалось, дорога к Резонансметру ясно отпечаталась в памяти Фрэнки: он даже не ожидал, что найдет путь так уверенно. И хотя все в нем переворачивалось и требовало бежать назад, пока не поздно, он шел вперед, — словно по болоту, увязая все глубже, изнемогая все сильней. В каждом окне ему мерещился зловещий взгляд, за каждым углом — затаившийся монстр. Сердцу стало тесно в груди. Сахар таял в потных ладонях. Все чувства были обострены до предела — именно поэтому Фрэнки, ожидавший предательского шороха где-нибудь за спиной, уловил мелодию чуть раньше, чем смогло бы человеческое ухо. Уловил не слухом, но отозвавшейся душой, всем существом; и страх куда-то ушел, сметенный смутным предчувствием чего-то величественного и прекрасного.
Он сделал шаг, другой, — и земля расплылась у него под ногами, рассеялась сизым туманом, весь мир поблек, чтобы через мгновение ударить в глаза — насыщенно синим. Синева, и ничего кроме — Фрэнки стоял на осколке синевы, дышал синевой, синева обнимала его за плечи, щекоча незащищенную шею, струилась вокруг, переливаясь из света во тьму, звеня ясной голубой чистотой и падая в бездну черного, чтобы через миг возродиться с мягким холодным сиянием.
Фрэнки судорожно вдохнул морозный воздух в разгаре лета и почувствовал, как легкие наполнились колючей свежестью. С непривычки он закашлялся, на глазах выступили слезы, и, утирая их, он подумал, что пара прозрачных капель-призраков ничего не значит в этом синем океане.
А потом он — на сей раз ясно — услышал мелодию, похожую на перестук дождя, едва различимый в шуме прибоя: в искаженных, наслоившихся друг на друга эхо, порожденных Резонансметром. И с каждым новым звуком, подхваченным и повторенным тысячекратно, в мир вокруг Фрэнки вливалась порция танцующей и неотвратимо гаснущей синевы. Голубые вихри закручивались воронками, складывались в причудливые переливчатые фигуры, чтобы рассеяться, рассыпаться и распасться, поблекнуть и почернеть, уступая место свежим рисункам, которые становились все меньше и слабее по мере того, как сама мелодия затихала и затухала.
И когда последняя порция синевы рухнула во тьму, созданная на несколько минут иллюзия умерла, вернув Фрэнки в Мнимое Зазеркалье. Он оказался прямо перед Резонансметром, за которым сидел Сид, положив мелко подрагивающие руки на клавиши.
— Привет, — сказал он, как только заметил Фрэнки, и выдавил из себя вымученную улыбку. Его голос звучал так тихо и обыденно, будто ничего не случилось. — А я боялся, что ты придешь. Зря ты это. Но раз уж пришел, расскажи о впечатлениях. Как тебе мое Эталонное Искажение?
Фрэнки переводил взгляд с него на мерно покачивающийся маятник и обратно.
— Я хотел бы еще раз оказаться там, — признался он.
— Это лучшая похвала моей игре за всю мою жизнь, — произнес Сид с надрывом, поднялся навстречу своему слушателю — и бессильно рухнул к его ногам отслужившей деталью Резонансметра.
Фрэнки не успел его подхватить и сразу проклял себя за это: Сид ударился грудью, расцарапал щеку и нанизал запястье на некстати подвернувшийся осколок, спрятавшийся в траве. Крепко выругавшись, он избавился от стекляшки, перекатился на бок, схватился за сердце и сжался в напряженный комок. На черной рубашке проступили мокрые пятна.
— Что с тобой? — виновато спросил Фрэнки, опустившись перед ним на колени.
— Сердце… сейчас пройдет… — Сид взглянул на него мутными, слезящимися глазами, и от этого взгляда у Фрэнки тоже заныло в груди.
— Ты не дал мне упасть в Искажении, а я сейчас… прости, я… — он не договорил, сгорая от стыда: действительно, как он мог не успеть прийти на помощь? Он был заворожен, ошеломлен, покорен Эталонным Искажением и мистически холодным, отрешенно прекрасным звучанием Резонансметра; но как он мог не подумать о последствиях для исполнителя? Он, столько времени безрезультатно пытавшийся вытянуть эту информацию из Сида, бросившийся вслед за ним в самое Зазеркалье с единственным намерением — спасти, удержать, уберечь, — и так легко забыл обо всем, стоило только заглянуть на минуту в мир бездонного синего. Никчемный друг, никудышная поддержка!
— Когда ты уже избавишься от привычки обвинять себя во всех бедах человечества! — простонал Сид. — Я сейчас не в настроении подтирать тебе сопли. Тебе нужно убираться отсюда, и как можно скорей, а ты тратишь время на…
— Я без тебя не пойду никуда! — отрезал Фрэнки. — Если не можешь встать, я тебя понесу.