— Ну давай, приди же в себя, — попросил он, ударив Сида по окровавленной щеке. — Очнись! Пожалуйста, очнись! Я пришел сюда за тобой, и я без тебя отсюда не уйду!
Тот не подавал никаких признаков жизни. Фрэнки смотрел на него и ждал, и надеялся, и отчаивался, чувствуя, как горит обожженная солнцем кожа, как ноет укушенное плечо.
А если Сид уже не очнется? Если Резонансметр убил его?
Нет. Нет! Фрэнки схватил его за шею, нащупал пульс и вздохнул с облегчением.
— Ублюдок, — произнес он ласково, попробовал взвалить Сида на спину и подняться, но не смог. Раны болели, перед глазами все плыло.
Ему захотелось плакать от собственного бессилия. Столько сделать, столько преодолеть — и сломаться на последнем этапе? Из-за сущей ерунды? Любой другой справился бы на его месте.
Он шмыгнул носом, вытер пот со лба, сел на землю и уставился на носки ботинок. Так прошло несколько минут, а может, мгновений, а может, вечность сменила вечность.
— У-у… Это ты меня так уронил? — наконец послышалось с той стороны, где он оставил Сида.
Фрэнки радостно встрепенулся. Сначала ему показалось, что у него солнечный удар и галлюцинации; а потом он вскочил на ноги и бросился к другу. Тот сидел, прислонившись к дереву, морщился и щупал исполосованный лоб.
— Это не я, это тебя любил «чудик»! Идем отсюда, идем-идем! — Фрэнки схватил Сида за руку, одним рывком поставил на ноги и потянул за собой.
— Что-о?.. Кто там меня любил без моего ведома? — возмутился тот, но его жажду знаний не удовлетворили: Фрэнки думал лишь о том, как поскорей убраться из Зазеркалья.
Спотыкаясь, падая и непечатно ругаясь, они без особых приключений выбрались на дорогу, отыскали автомобиль и дружно рухнули внутрь. Несмотря на усталость и боль во всем теле, Фрэнки был вне себя от счастья, что они спаслись, выбрались из ада, порожденного Резонансметром; но как только чувство обретенной безопасности перестало пьянить, радость уступила место ярости на Сида.
— Ты совсем рехнулся?! — заорал на него Фрэнки. — И это ты называешь совместной работой? Ты даже не знаешь, как у меня дела с Симфонией, а я почти придумал, как все переделать, между прочим! Но тебе это, я вижу, безразлично! И потерпеть хотя бы несколько дней ты не можешь! Неймется сдохнуть, да? Ты бы хоть о сестре подумал — что она без тебя?
— Я не могу терпеть, верно! — перебил его Сид. — Забыл, что случилось с Эшли? Мы даже не знаем, как она умерла. А ведь на ее месте мог оказаться я или ты! И нет гарантии, что это не случится завтра или через минуту! Очнись, Фрэнки! Ты как будто проспал двадцать лет и продолжаешь спать! Ты правда веришь, что всегда будешь выходить сухим из воды?
Он отдышался и продолжил, горько усмехнувшись:
— Ты-то, может, и будешь, а вот я умру в следующем Искажении. И моя смерть будет на твоей совести. Это ведь ты из меня всю кровь выпил. Маленький кровосос, вот ты кто.
— Я тебя не узнаю… — пролепетал Фрэнки. Его щеки пылали: он понимал, что Сид отчасти прав, но все равно не верил своим ушам.
— Хочешь больше, да?.. — простонал тот, судорожно дернул на себе рубашку и принялся царапать повязку на груди, силясь разорвать бинты и добраться до раны. — Бери! Сколько тебе еще крови нужно? Пей всю, не стесняйся!
«Да он же бредит!» — догадался Фрэнки, схватил Сида за руки, действительно оказавшиеся горячими, и вжал в сиденье.
— Тихо… успокойся, — попросил он. — Ты ведь не хочешь, чтобы на твои вопли сбежалось все Мнимое Зазеркалье?
Сид попробовал вырваться, но у него не хватило сил. Постепенно его дыхание выровнялось.
— Мне… — сказал он, моргнув, — мне так страшно.
— Я знаю, — Фрэнки отпустил его, повернулся к заднему сиденью и зашарил там в поисках аптечки. — Мне тоже страшно.
— Я не хочу умирать, — добавил Сид чуть слышно.
— И я не хочу, чтобы ты умирал. Мы команда, ясно? Мы вместе. И если мы оба чего-то не хотим, мы сможем это предотвратить.
Фрэнки сумел подцепить аптечку, повернулся — и в следующий момент ему в живот уперлось дуло револьвера.
К горлу подкатил комок, внутренности скрутились в тугой узел. Даже не пытаясь унять дрожь в голосе, он просипел:
— Эй, слушай, не дури…
Ничего лучше он придумать не смог — мысли скакали в голове кузнечиками: «Он сейчас выстрелит! Выстрелит! Выстрелит!», и единственная более-менее здравая напоминала, что с сумасшедшими нужно вести себя тихо и предельно мягко.
— Ты спал с моей сестрой, — сказал Сид холодным и ясным тоном.
Все та же здравая мысль, точнее, воспоминание о некогда прочитанной книге добавляло, что лучше соглашаться с сумасшедшими, но Фрэнки рассудил, что в его случае правильнее будет все отрицать.
— Ошибаешься. Пальцем ее не трогал, клянусь!
— Не ошибаюсь. От тебя пахнет ее духами.
И тут Фрэнки вспомнил, как обнимал Сильвию за завтраком, желая утешить. Вот, значит, чем может доброе дело обернуться! Это надо было еще учуять — от него сейчас разило духами в последнюю очередь.
— Мой подарок ей, — продолжал Сид, — на семнадцатилетие, твою мать, ты хоть понимаешь, что этой девочке всего семнадцать?!
— Но ведь…
— Пока я тут надрываюсь, и никому — никому до этого нет дела, как ты помогаешь мне? Купаешься в моей крови и спишь с моей маленькой сестрой — вот как! Спасибо! Кто там пел о дружбе — да, вот это дружба!
Обезумевший друг явно решил перечислить все обиды, прежде чем стрелять. Во время столь патетического монолога его взгляд блуждал по салону, ни на чем не фокусируясь: ну точно спятил. Воспользовавшись этой невнимательностью, Фрэнки вывернул руку, державшую револьвер, и со всей силы боднул Сида в переносицу. Потом забрал оружие из разом ослабевшей ладони, зашвырнул на заднее сиденье и облегченно вздохнул.
В других обстоятельствах он мог бы гордиться собственной храбростью и ловкостью, но сейчас он ударил больного человека, поэтому не испытывал ничего, кроме сожаления и стыда. Из носа у Сида бежала кровь, и тот даже не пытался стереть ее.
— Прости, прости меня, пожалуйста, — забормотал Фрэнки и заключил его в неуклюжие объятия.
Слушая монотонные причитания провинившегося, Сид как будто расслабился, и это послужило сигналом к тому, чтобы открыть заветную аптечку. Путем нехитрых манипуляций Фрэнки сумел обработать и перевязать раны обоих, хотя бинтов не хватило, поэтому в ход пошел его шейный платок и валявшаяся в салоне тряпка, которой протирали стекло. Последняя выглядела удручающе грязной, и Фрэнки оставил ее себе, рассудив, что честно заслужил заражение крови. В аптечке также нашлись болеутоляющие и таблетки от лихорадки. Сида немедля напичкали и тем, и другим, хотя тот жаловался, что все горькое и противное. Что до Фрэнки, то он не отказался бы от успокоительных капель, но такими сокровищами аптечка не располагала.
— Ты сейчас можешь вести машину? — обратился он к Сиду, когда с подобием первой помощи было покончено.
Тот бессильно мотнул головой в ответ. Фрэнки похолодел: сам-то он в жизни за руль не садился! Стрелять и драться он, положим, с грехом пополам научился — что, теперь еще и водить срочно учиться придется? У человеческих возможностей есть пределы, а он свои давно уже превысил в сотни раз. Нет, он даже пытаться не станет, это невозможно.
— А если подождать? Тебе станет легче? — спросил он с надеждой, внутренне зная, что без должного ухода Сиду будет только хуже.
— Может, и станет, — последовал уклончивый ответ. — Сейчас у меня сил нет. И голова чугунная.
— У тебя жар.
— Ну, тогда если к вечеру температура спадет… или завтра…
Фрэнки закусил губу. Что они будут делать до завтра? До вечера? У них даже воды нет, а Сиду нужно много пить, чтобы хоть как-то восстановить силы. К тому же Мнимое Зазеркалье — последнее место, возле которого хотелось бы провести ночь. Оставалось надеяться на изредка проезжавшие машины — может, подберет кто. Фрэнки немного приободрился: конечно, безлюдно, но не безнадежно. В куда более скверный переплет они попали на пути в Фата-Моргану, но ведь выкарабкались!
Пошел дождь. Фрэнки поднял верх машины, и капли равномерно застучали по брезенту. Утомленный Сид умудрился заснуть под раскаты грома. Фрэнки вяло поискал какую-нибудь емкость, куда можно набрать воды, но ничего подходящего не обнаружил. «Я обязательно выйду на дорогу и буду бросаться под колеса, но не сейчас, а когда распогодится», — решил он, поддаваясь усталости, и для очистки совести обнял дрожащего Сида — это не безделье и не пустая трата времени, это забота о мерзнущем друге! Ну и под ливень вылезать неохота…