— Именно! В два раза облегчает задачу исполнителя, — Фрэнки сверкнул довольной улыбкой: он был похож на щенка, который принес хозяину палку и виляет хвостом, ожидая награды. Сид с трудом унял желание потрепать его по голове. — И позволь напомнить еще кое-что: я сказал, что не представляю, как можно исполнить вторую часть Симфонии на фортепиано. Но третья и четвертая, насколько я могу судить, таких сложностей в себе не таят. И, думаю, я смогу проверить и в случае чего дополнить их. А если вторая нам не нужна, мы можем попробовать на фортепиано! И только в случае полного провала вернуться к Резонансметру!
Его «мы» словно обезличивало исполнителя и разделяло ношу надвое — до чего забавная, заманчивая иллюзия!
— Мы выяснили, что Резонансметр все еще вполне пригоден для создания Искажений, это здорово и важно, — продолжал Фрэнки, — но я надеюсь оставить его запасным вариантом. Хотя две части вместо четырех вселяют надежду, что и с ним удастся поладить…
«Ты глупый маленький мальчик, — хотелось сказать Сиду. — Ты так стремишься обрести свободу и вместе с тем ничего не потерять, что не замечаешь очевидное».
Резонансметр отъедал его жизнь не только во время исполнения: он забирал ее по капле, день за днем, когда считал нужным, а каждый тактильный контакт с его клавиатурой еще и увеличивал дозу.
Это не инструмент, а заснувшее чудовище, самый страшный монстр Мнимого Зазеркалья. И он свое возьмет, даже если Сид не станет исполнять Симфонию. Так не лучше ли довести начатое до конца? Отдать себя самому величественному и волшебному музыкальному сочинению во множестве измерений? Он готовился к этому так долго. Он жил с мыслью о такой смерти, примирился с ней. Он обрел смысл жизни в Симфонии и мечтал раствориться в ней — как в Туманной Рапсодии, только навсегда, без остатка. Умереть и открыть глаза в другом мире, дождаться дождя. Вдохнуть воздух Города — пусть даже на правах призрака. В том, что Город существует и готов принять его, он не сомневался: по какой еще причине одно и то же место, явно принадлежащее другому миру, может сниться каждую ночь?
Он не хотел думать о том, что у снов о Городе может быть рациональное объяснение. Он не хотел знать, чего желает на самом деле. Это было слишком больно.
Возможно, следовало объяснить Фрэнки, что попытка исполнения на фортепиано лишена смысла, но привычка отмалчиваться или сочинять успокаивающую ложь взяла верх.
Он откинулся на подушки и закрыл глаза.
— Искажения, Резонансметр… — пробормотал он усталым голосом. Лекарство начало действовать, боль отступила, и теперь его клонило в сон. — Ты меня с непривычки утомил. Я себя неважно чувствую, посплю немного, если не возражаешь.
— Конечно! — Фрэнки с виноватым видом коснулся его шеи, проверяя температуру. — Прости, я так ругал Брэдли, что он принял тебя за здорового, когда ты только очнулся, а сам ничуть не лучше. Просто, понимаешь, я столько времени хотел с тобой поделиться своими мыслями, даже представлял, как ты обрадуешься… — он сглотнул, и тут Сид вспомнил, что действительно не выказал ни радости, ни энтузиазма: должно быть, это сильно расстроило Фрэнки. Наверняка он гордился собой и ждал, что его похвалят.
— Ты молодец, — произнес Сид, стараясь, чтобы его голос звучал как можно торжественней. Ему было жаль Фрэнки. — Просто золото. И столько для меня сделал.
Он не придумал, что еще добавить, а объект похвалы как будто ждал других слов: может, чего-то конкретней, а может — теплей. «Сказать ему, что я считаю его братом? А есть ли у меня вообще на это право?» — задал себе вопрос Сид, уже засыпая. Но не успел найти ответ.
Во сне он снова видел Город, но Город был пуст, растоптан и по-осеннему безутешно плакал, будто прощаясь.
_______________________________________________________________________
* Арпеджио — исполнение аккорда таким образом, что его звуки последовательно идут один за другим.
========== 8. Диссонанс ==========
Они провели у Брэдли неделю, и все это время Фрэнки задавался вопросом, как долго выдержат его нервы. Сиду не становилось ни хуже, ни лучше: лихорадка отступила, но он был до странного слаб, не расставался с обезболивающим и продолжал кричать во сне. Несколько недель назад по пути в Фата-Моргану Фрэнки спрашивал себя, какого цвета кошмары Сида; что ж, теперь ответ на этот вопрос он получил.
Хотя ситуация казалась мрачной, на съемной квартире у Брэдли царило нездоровое веселье. Стоило борцу за трезвость на секунду отвернуться, как из самых неожиданных мест извлекалась бутылка, и щедрый хозяин принимался беспощадно спаивать больного — по крайней мере, так хотел думать Фрэнки, хотя шестое чувство подсказывало ему, что у этих двоих все по взаимному согласию.
Если он отлучался по делам, то по возвращении обычно заставал слегка поддатого Брэдли и мертвецки пьяного Сида, причем из этого соотношения сил хитрый актер извлекал максимум пользы. Он издевался над собутыльником, как только позволяла фантазия: наряжал, гримировал, вплетал ему в волосы всякий мусор. Приводить друга в порядок после подобных забав неизменно приходилось Фрэнки — Сид был беспомощен и далек от мирских дел, а Брэдли помогал разве что ценными советами. Порой Фрэнки терял терпение и лез на него с кулаками, но зло неизменно побеждало, а после еще долго мерзко хихикало и отпускало непристойные шуточки про защитников принцесс.
Хотя Сид принимал участие во всех развлечениях Брэдли, его роль оставалась пассивной, и это втайне расстраивало Фрэнки. Он отчаянно желал увидеть прежнего Сида, казавшегося таким сильным — и таким живым! — в своем легкомыслии. Новый вел себя тихо, улыбался вымученно, экономил движения и само дыхание; он был ласков с Фрэнки, как никогда прежде, часто хвалил его за успешную работу над Симфонией и повторял слова благодарности, но тот с куда большей радостью услышал бы вместо бесцветных фраз издевки и бестактные замечания про свою девственность.
Фрэнки видел, что Сид крайне измотан, но не хотел видеть, что Сид угасает. Просто анемия, просто воспаление, просто депрессия, — твердил он себе, добавляя иногда: просто капризы. Он верил, что время лечит все раны, в том числе и те, что нанесены Резонансметром. А значит, самое страшное позади.
На исходе недели Сид объявил, что у Сильвии скоро день рождения, и засобирался домой. Он и слушать не хотел встревоженных друзей, настаивавших на том, что лучше побыть у Брэдли до тех пор, пока ему не станет лучше. Пришлось всем срочно начать ломать головы над подарком, и эта важная проблема на какое-то время вытеснила остальные. Фрэнки впервые торчал за фортепиано не только в контексте Симфонии: он пытался сочинить что-нибудь для Сильвии. Со стороны казалось, что дело продвигается успешно, но в действительности он не написал для Сильвии ни строчки — его разум оказался захвачен другой, ждавшей своего часа симфонией. Той, что была посвящена Сиду. Фрэнки покорно следовал за рисующейся во все новых подробностях мелодией, грустно вздыхал и записывал, и на это ушло два дня, а на третий оказалось, что им уже пора в Ллойдс-хаус.
Огорченный Фрэнки рассказал Сиду о своей проблеме — ему и в голову не пришло совершить подмену понятий, отдать Сильвии музыку, которая всецело принадлежала ее брату. Впрочем, об истинном посвящении он умолчал: ему наивно хотелось сделать другу сюрприз, когда «все кончится», — когда будет исполнена Симфония Искажений, до окончания редактирования которой оставалось всего ничего. Фрэнки внес не так уж много правок, но каждую проверял с особой тщательностью, сам не зная, откуда у него внутри бралась уверенность, что верно, а что нет. Сам принцип, по которому строилась Симфония, был ему предельно ясен, он мог играть и разбирать ее даже во сне, поэтому изменения не основывались на одной лишь интуиции, хотя без ее участия не обошлось.
Узнав, что наигрыши и записи столь увлеченного в последнее время композитора «не могут быть для Сильвии, нет-нет, ни под каким соусом», Сид удивился, но мучить Фрэнки расспросами не стал и великодушно уступил ему один из уже купленных подарков. «Я так и знал, что такой рохля, как ты, ничего не успеет сделать, — пояснил он с улыбкой, — поэтому позаботился обо всем заранее. Да и духовную пищу в карман не положишь, девушки любят получать от нас что-то материальное».