— Фрэнки? — недоверчиво спросила она и протерла глаза.
Фрэнки покраснел, как помидор.
— Прости, — промямлил он, — опять я тебя с Сидом перепутал! А, да, с днем рождения!
Тут он вспомнил, что оставил подарок в гостиной, залился краской сильнее прежнего и хотел бежать туда, но Сильвия удержала его за руку.
— Я так рада! — сказала она с нежностью, и тут Фрэнки заметил, что в ее глазах блестят слезы. — Так рада, что ты вернулся! Я думала, что ты больше никогда не придешь, поэтому всю неделю спала в твоей комнате. Мне нравилось спать там же, где и ты, я даже представляла, что мы лежим тут вместе. Обнимала подушку, как будто это ты!
«Еще одна Эшли на мою голову!» — растерянно подумал Фрэнки и присел на кровать. Везло же ему на несдержанных девчонок! С одной стороны, неожиданная откровенность Сильвии его напугала, но с другой — теперь он не просто краснел, он пылал, к тому же в голову вслед за ее словами полезли мысли о том, как хорошо бы и правда полежать вместе, в обнимку, а сейчас она в одной ночной рубашке, заспанная, милая, открытая. Нет, сравнивать ее с Эшли — кощунство: разве у Эшли такая же нежная кожа, разве от нее пахло так же приятно, разве ее волосы были такими же гладкими? Фрэнки протянул руку, коснулся послушной черной пряди — и сразу вздрогнул, поморщился. Его пронзило неуместное ощущение, будто он гладит не Сильвию, а Сида.
— Черт, эта прическа! — пробормотал он с досадой. — Зачем ты постриглась? Хотела полного сходства с обожаемым братиком?
— А если и хотела? — спросила она и сникла. — Все равно я всю жизнь просто теряюсь в его тени. Я сегодня поняла одну вещь. Что многие девочки, которых я считала своими подругами, общаются со мной просто для того, чтобы быть поближе к нему. Забавно, да? Он дарит мне свою любовь — и он же забирает у меня любовь других. Твою в том числе. Видишь, ты даже не можешь прикоснуться ко мне, не вспомнив про него. Это ужасно. Это ненормально.
— Что за чушь! Сравнила своих подружек со мной! Ты сама по себе в моих глазах замечательная! Правда! — от всего сердца сказал Фрэнки и взял ее за руку. — Просто я провел слишком много времени с твоим братом, в частности, с его дурацкими волосами. И мне противно видеть, как ты пытаешься стать его копией в юбке. Ты должна быть собой. Только собой и никем больше, понятно тебе? У тебя такие теплые глаза — у тебя одной! Такая… такая мягкая… — он хотел сказать «грудь», но спохватился, застеснялся, отвернулся и добавил сдавленным голосом: — Впрочем, твое дело.
— Нет, мне очень важно, что ты думаешь. Важнее всего на свете, — она притянула его руку к себе и припала к ней губами. Он почувствовал, как на пальцы капнуло что-то горячее, и понял, что Сильвия плачет.
— Ну что ты… ну зачем ты? — Его сердце дрогнуло, и он обнял ее за плечи, собрав волю в кулак и стараясь не заглядывать в вырез ночной рубашки.
— Я ведь правда думала, что ты больше уже не вернешься, — всхлипнула она. — А сегодня Сид сказал, что ты приедешь ночью, но тебя не было ни в полночь, ни в час, ни в два…
— Прости меня за это, — выдохнул Фрэнки и покрепче прижал ее к себе. Если бы не треклятая Симфония!..
Он мог чувствовать, как быстро бьется ее сердце, в то время как его собственное стучало тяжелым молотом. Ему хотелось повалить ее на кровать и начать целовать, и не важно, что будет потом; но крепко засевшие внутри представления о порядочности не позволяли сделать это без ее согласия. Она не виновата, что он застал ее в таком виде, и у него нет права пользоваться ее доверчивостью и беспомощностью.
Будучи робким и скромным юношей, Фрэнки никогда не позволял себе того, что считали обычным делом его сверстники и однокурсники. Обычно он смущенно молчал, слушая их хвастливые рассказы о подвигах в нелегком деле совращения девчонок, по большей части выдуманные или беспощадно приукрашенные. Вокруг него люди легко сходились и так же легко расходились, а он точно знал, что не нравится ни одной девушке на курсе: он был слишком хилым и странным для них, они видели в нем не более чем маленького мальчика с необычной внешностью. Впрочем, мечты о том, как он занимается с кем-то любовью, все же преследовали его, и всякий раз после таких мыслей он чувствовал себя ничтожным, грязным и бесконечно, безнадежно одиноким. Он думал, что всю жизнь останется белой вороной, которую никто не любит и которая никого не любит сама.
А потом он встретил Мадлен, и отвлеченные плотские фантазии оказались сметены слепящим светом нового чувства — до поры до времени. После Преступления мысли о женщинах причиняли лишь боль. Любовь впилась грязными, липкими пальцами в сердце и больше никого туда не пускала; в этом болоте разом увязла грубоватая нежность Эшли.
Но сейчас он ощущал себя чистым от старой любви и полным новыми чувствами, среди которых не последнее место занимало влечение к доверчивой девушке с живыми и ясными глазами — такие действительно были только у нее.
Сильвия отстранилась от него и явно хотела что-то сказать, но он не удержался и поцеловал ее — сначала робко и легко, а потом, когда она послушно разомкнула губы, со всей жадностью неопытности. Голос разума умолк, когда Сильвия обмякла в его объятиях, осталось только желание обладать ею. Фрэнки опрокинул ее на смятые простыни, склонился над ней и увидел, что она улыбается сквозь слезы.
— Пока вас не было, я очень много думала, — произнесла она, ласково коснувшись его лица, — о том, что чувствую к тебе. И я решила, что хочу быть с тобой. В том самом смысле. Я уже взрослая. Мне теперь никто не указ.
В ее глазах не было ни страха, ни смущения — только счастье, предвкушение, желание и еще что-то теплое-теплое.
— Для меня ты неповторим и совершенен, — храбро продолжила она, — поэтому я решила, что если не отдамся тебе, то буду жалеть об этом всю жизнь!
У Фрэнки закружилась голова от таких признаний. «Не она, а я должен говорить ей о любви!» — стучало в мыслях, но растущее возбуждение мешало ему ворочать языком.
— Пожалуйста, хватит, мне неловко это слышать, — выдавил он и осторожно коснулся ее груди, просвечивающей через ткань сорочки. — Я тоже тебя люблю. Ты красивая до невозможности.
Он действительно верил в это — в тот момент и много моментов после. Верил в это, когда целовал ее и позволял целовать себя; когда неловко раздевал ее, когда замирал от прикосновений ее рук, расстегивавших его рубашку. Он хотел казаться опытным и контролирующим ситуацию, но нервная дрожь, торопливость и скованность выдавали его с головой.
Все получилось слишком быстро и вполовину не так страстно, как представлял себе Фрэнки в мечтах и видел иногда во сне; но все равно он был очень счастлив, когда потом сжимал Сильвию в объятиях, вдыхал запах ее кожи и волос, повторял слова любви, вмиг обретшие глубокий, доселе незнакомый смысл, когда заснул рядом с ней, купаясь в кровавых брызгах рассвета. Он был очень — слишком — несправедливо счастлив.
***
Дом спал, укутанный в сияющий полдень. Сид вынырнул из тяжелого забытья, и ставший привычным кошмар растворился в жарком воздухе.
Кое-как отдышавшись, Сид вытер пот со лба и заставил себя подняться.
Кто бы знал, чего ему стоил праздник! Но не знал никто — и он гордился этим. Не знала счастливая, гордая новым статусом «взрослой» Сильвия, не знал глупый Фрэнки и шумные девицы, которых не мешало бы придушить.
Всю эту бесконечно длинную ночь он чувствовал нечеловеческую усталость и ломоту в теле, но заставлял себя смеяться, шутить, двигаться и быть приветливым с гостями. Сопровождавший его Брэдли с самого начала изображал нелепого и неуклюжего алкоголика, не соображающего, где он и что с ним происходит, но на деле внимательно следил за Сидом и приходил ему на помощь, когда тот чувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Иногда Брэдли шумно валился на пол или лицом в тарелку, отвлекая внимание на себя и вызывая всеобщий смех, иногда начинал громко орать всякую бессмыслицу или горланить песни, нагло приставал к девушкам, пытавшимся флиртовать с Сидом, а один раз даже полез на стол танцевать, тем самым позволив другу, которого тошнило, незаметно уползти в уборную.