Единственная пытка, от которой Брэдли не сумел спасти Сида, — рояль. Гости все как один хотели послушать талантливого пианиста, и ему пришлось исполнить несколько вальсов, игнорируя слабость и боль в руке, — повязка на ней была надежно скрыта рукавом рубашки, так что никто не знал хотя бы об этой ране. Взяв последний аккорд, он понял, что упадет при попытке подняться со стула, и в отчаянии принялся за все спокойные пьесы, какие только знал. Он чувствовал, что вот-вот сфальшивит где-нибудь в элементарном месте и тем самым выдаст себя; он умирал от страха и напряжения, но, к счастью, Брэдли и тут нашел способ помочь ему, громко зарыдав и кинувшись его обнимать прямо посреди исполнения. «Это так прекрасно, я так люблю тебя!» — завопил он под хихиканье гостей и оттащил Сида на диван.
Если бы только Фрэнки был с ними! Тогда Брэдли не пришлось бы позориться. Никто не стал бы мучить Сида, потому что Фрэнки обязательно играл бы для гостей весь вечер; им просто не захотелось бы слушать кого-то еще. Но глупый мальчик думал только о своем спокойствии и своей детской ревности. Сид был зол на него за это и даже решил его дождаться, чтобы все-таки выложить всю правду о Симфонии и посмотреть на его реакцию. Сказал бы что-то вроде: «Привет. Милая сегодня погодка, да? На кухне еще остался торт. Кстати, я умираю». Но как только Фрэнки вошел в гостиную, такой спокойный и беззаботный — беззащитный, — с двумя воздушными шариками в руках, Сид смягчился и почувствовал себя жалкой эгоистичной тварью. Как можно было сердиться на ничего не подозревающего мальчика, который и без того сделал для него слишком много?
А потом Фрэнки начал говорить наивные слова, и Сиду пришлось сбежать от этих рвущих душу признаний. Его так и подмывало либо истерически засмеяться, либо крикнуть: «Я тебя предам!», либо начать ползать на коленях и молить о спасении. «Пожалуйста, отдайся Резонансметру вместо меня, мы ведь друзья, ну что тебе стоит?» — так, что ли? Добрый Фрэнки, конечно, сразу согласится, а как же. Ради самого лучшего человека-то, какого он знал!..
За этими невеселыми мыслями Сид как раз успел привести себя в порядок и достать написанный перед отъездом в Зазеркалье список дел, с которыми нужно будет разобраться по возвращении домой, когда в дверь просунулась голова Брэдли:
— Эй, может, выпьем?
— С самого утра? Я тебе ящик любой выпивки поставлю, если ты ненадолго расстанешься с бутылкой и окажешь мне еще пару услуг, — отозвался Сид, с тихим ужасом взирая на собственный список. Да тут не сделать и половины, а в одиночку — ничего!
— Звучит неплохо. Только я для тебя бесплатно стараюсь, идиот, сколько раз говорить! — разозлился любитель выпить, оскорбленный в лучших чувствах. — Знаешь, твоя игра вчера — это было просто волшебно! Ты, наверное, думаешь, что я ничего в этом не смыслю, что я черствый…
— Вовсе я так не думаю.
— Те мои слезы — они были настоящими! Я действительно заплакал, настолько ты чудесно играл! И те мои слова — тоже от всего сердца!
— Ты просто был пьян, — устало сказал Сид. Ему не нравилась поднятая тема — что еще сегодня за день признаний? — Слушай, мне нужно залезть на чердак, а сам я лестницу не дотащу. Не хочу просить садовника, он слишком любопытный старикан. Поможешь?
— Сразу к делу? Ну и черт с тобой. Кто из нас черствый, так это ты! — Брэдли обвиняюще ткнул в него пальцем. — Я слышал ваш с Фрэнки разговор. Мы, актеры, умеем прикидываться спящими…
— Да меня как-то не заботит твое мнение о нашем разговоре.
— Уверен, что прав, да? Скрываешь свою болезнь, свои чувства. Я вот только понять не могу — зачем?
— Затем. Идем же!
Брэдли тяжело вздохнул.
— Только от меня ничего не скрывай, ладно? Я не Фрэнки и не Сильвия. Я не зарыдаю и не упаду в обморок.
— Знаю. Прости, — Сид натянуто улыбнулся. — Тяжело со мной, да?
Ответа на этот вопрос, без сомнения, риторический, не последовало, и разговор сам собой сошел на нет.
Они нашли лестницу за сараем с садовыми инструментами, и Сид убедился, что не зря позвал друга: поднять длинную деревянную конструкцию ему оказалось не по силам. А ведь какой-то месяц назад он с легкостью справился бы сам с подобной задачей. Подумав об этом, Сид приуныл и хотел помогать тащить лестницу, но Брэдли сердито отогнал его, посоветовав не напрягаться попусту и не путаться под ногами.
— Что ты там забыл? Дай я сам достану, ты же упадешь! — добавил он, когда путь к чердаку был успешно проложен.
— С чего бы я упал? — Сида начала раздражать эта чрезмерная опека. — На второй этаж, по-твоему, не залезу? Не мели чепухи.
— Ладно, если что, я тебя поймаю, — уступил Брэдли с насмешливым видом. Он явно не верил в успех предприятия и намеревался повеселиться.
И, как ни прискорбно, он оказался прав: довольно бодро одолев первые четыре ступеньки, Сид почувствовал головокружение, слабость и дрожь в коленях. Он никогда не боялся высоты, да и начинать повода не было, но сейчас его мутило, а еще хотелось отпустить лестницу и упасть. Впрочем, от такого падения толку мало: умереть-то вряд ли получится.
Вот бы умереть на секунду, посмотреть, как там, и сразу вернуться, если не понравится! И почему человечество должно страдать, теряясь в догадках, что там, за чертой? Почему он должен страдать? Сомневаться? Даже верить в Город не получалось с прежней ясностью. Вернее, не получалось совсем. Что-то в Сиде переломилось после Эталонного Искажения, что-то наивное и слепое ушло без следа. Быть может, именно эту веру забрал себе Резонансметр, породив взамен синие вихри? Ведь не из пустоты родилось Искажение, которое Сид не придумывал и не играл нарочно. Он просто положил руки на клавиши, а дальше все случилось само собой. Он знал, что так и будет, но чувствовал страх: как будто его душу мяли в руках, отщипывали по кусочку. И почему синий? У предыдущего исполнителя было красное Эталонное Искажение. И в этом океане Сид едва не захлебнулся, когда срезонировал в первый раз.
— Эй, ты там загораешь? — крикнул Брэдли снизу. — Что, я прав, принцессе плохо?
— Умолкни, — огрызнулся Сид и вцепился в лестницу покрепче. Раздражение придало ему сил.
Он кое-как дополз до верха, с облегчением ступил на деревянный пол, но тут ноги отказались его держать, и он рухнул на гнилые доски, взметнув тучу пыли. Чихнул, вяло пробормотал несколько непечатных ругательств. Сил двигаться не осталось, голова кружилась, как если бы он целый день трудился на солнцепеке, не разгибая спины.
И как, интересно, он будет исполнять Симфонию, если такие простые действия стали для него чем-то вроде подвига?
«Исполнять должен Фрэнки, — шепнул внутренний голос, — и ты знаешь это. Ты — неудачный образец. Отвлекающий маневр. Время уходит впустую, а ты слабеешь. Ты поторопился. Фрэнки создаст свое Эталонное Искажение и сразу же сыграет Симфонию, не потратив зря ни секунды. И ты будешь спасен. Ты больше не будешь нужен Резонансметру».
Сид с отчаянием потер виски, прогоняя назойливые мысли, и с трудом поднялся. Распахнутая дверь пропускала широкую полосу света, но за этой полосой все тонуло во тьме, а он забыл взять фонарь. К позорной слабости прибавилась еще и рассеянность: не иначе как они с Фрэнки поменялись местами! Так не правильней ли будет действительно уступить Симфонию более сильному?
Чертыхнувшись, он тряхнул головой и начал рыться в ближайшей коробке. На чердак его привело желание отыскать записи отца и освежить в памяти некоторые места. Альфред Ллойдс пытался создать что-то вроде мемуаров, но как только выяснилось, что его эксперимент провалился, дальше черновых набросков в толстой тетради дело не продвинулось. Эту тетрадь и разыскивал Сид: кроме нее, Этюдов-Искажений, чертежа Резонансметра и чернового варианта самой Симфонии, никаких записей исследовательской команды, к которой принадлежал отец, ему найти не удалось, хотя он потратил не один год на поиски.
В первой коробке не оказалось ничего, кроме паутины и старого тряпья, а вот во второй Сид сразу нащупал заветную тетрадь. Смахнув с находки дохлого паука и прогнав живого, он поднес ее к свету, сдул пыль и осторожно раскрыл на середине.