Мне хочется немного рассказать о Резонансметре, — предложила тетрадь выцветшим почерком.
«Валяй», — разрешил Сид.
Я увидел его в заброшенном доме на окраине тихого городка Мнимое Зазеркалье. «В этом органе шелестит мертвый ветер», — так сказали мне. По слухам, несколько человек умерли от разрыва сердца прямо во время игры. Я должен был проверить.
Я искал подходящий инструмент для нашего эксперимента. Условия простые и вместе с тем невыполнимые: мистическая аура. К тому времени я уже проверил скрипку и виолончель, чьи владельцы жаловались на странное звучание, а также рояль, игравший сам по себе (из-за треснувшей деки* и плохого натяжения струн, а скрипка и виолончель были просто скверные и дешевые). Впрочем, я и не рассчитывал на быстрый успех.
Но как только я переступил порог пустого дома, я понял — это Он. Вокруг него будто витало что-то тяжелое, что-то незримое. И в знойном воздухе действительно шелестел ветер.
Простой, небольшой орган, какие сейчас баловства ради устанавливают у себя провинциальные нувориши, ничего не смыслящие в музыке, — один мануал**, два регистра***, совершенно не на что смотреть. Но предчувствие меня не обмануло: как только я достал из кармана свой маятник, часы на цепочке, они задергались, закрутились, стрелка произвольно сдвинулась сразу на несколько делений.
Я поспрашивал местных жителей, и мне рассказали историю о том, как хозяин дома — глухой старик с причудами — заказал этот жалкий инструмент и терзал слух соседей неделями. Старый хрыч явно получал удовольствие от своего злодейского занятия: сам-то он почти ничего не слышал, в отличие от всей округи. В летнее время окна в особняке почти всегда были открыты, и когда оттуда перестала доноситься жуткая какофония, соседи вздохнули с облегчением.
Здесь стоит отметить, что за стариком никто не присматривал, кроме одной доброй женщины. Она раз в неделю ходила за продуктами и прибиралась в тех немногих комнатах, которые он занимал. И вот минула неделя благословленной тишины. Женщина пришла — и что же она увидела? Недельной давности труп старика, который скончался, сидя за органом. Погода стояла жаркая…
Потом, конечно, комнату долго прибирали, проветривали, орган отмыли, но история стала обрастать легендами. Среди молодежи пошли слухи, что в доме поселилась нездешняя смерть, что во всем виноват орган (ну неспроста старика за ним нашли-то!), что достаточно положить руки на клавиши — и твою жизнь унесет мертвый ветер. Как и водится среди подростков, начались вылазки в заброшенный дом, преимущественно по ночам, — так стоит ли удивляться, что впечатлительные дети умирали от разрыва сердца, едва коснувшись инструмента?
Думаю, стоит. Этот орган напитался смертью, он дышал ей. Балансировал на стыке миров. То, что нужно. В наших силах было обуздать его энергию и направить в нужное нам русло, заставить ее спать и пробуждаться. У нас уже имелось все необходимое: приборы, расчеты, детали, не хватало только основы. Но я нашел ее в Мнимом Зазеркалье.
Мы немедленно взялись за работу: выкупили дом вместе с землей, снесли само здание, окружили место эксперимента глухим забором и занялись нашим будущим Резонансметром. Безусловно, я не ошибся, аномалия присутствовала. Специально сконструированный маятник поначалу дергался, как одержимый, но нам удалось его обуздать и успокоить, и теперь он предназначался для измерения высвобожденного резонанса. Ну а сам инструмент, как можно догадаться, призван был создать резонанс необходимой мощности для «трещины» между мирами. Мы буквально обвесили бывший орган приборами, добавили клавиши, педали, некоторые другие детали; иногда мы действовали вслепую, но правильно, иногда — уверенно, но напрасно.
Человек, занимавшийся «сборкой», единственный в команде, кто прикасался к Резонансметру, через месяц умер. Упал с балкона и сломал себе шею. Вот как его так угораздило? Я-то потихоньку наблюдал за ним и все ждал, не умрет ли он от разрыва сердца.
Сид с раздражением пролистал несколько страниц. Бездушие отца всегда поражало его. Услыхав о смерти друга, Альфред Ллойдс мог воскликнуть: «Какая жалость! Я как раз попросил его об одной услуге, кто же мне ее окажет теперь?» Он любил только свою музыку, свои эксперименты и свою жену — ровно то, что разрушало его изнутри и не отвечало взаимностью.
Эталонные Искажения все разные, и мы не знаем, хорошо это или плохо, — попалось Сиду на глаза, и он вновь заинтересовался. — Некоторые опасны, наше счастье, что мы в любой момент можем прекратить эксперимент; некоторые удивительны — каждый видит результат по-своему. Такие Искажения мы назвали Многогранными. Не исключено, что в действительности их великое множество. Все это интересно, но довольно неудобно, нам бы найти для начала что-нибудь попроще.
Интересно, какова зависимость Эталонного Искажения от исполнителя? Почему одни прекрасны, другие уродливы, а третьи многогранны? Версий несколько, но все так или иначе сводятся к тому, что Искажение отражает внутренний мир исполнителя. Выходит, в поисках «что попроще» нам нужен «кто попроще»? Деревенский парень с одной извилиной? А может, человек целеустремленный? С твердыми убеждениями. А может, ребенок?
«Да с тебя сталось бы и детей мучить», — подумал Сид и пропустил еще кусок.
Исполнители жалуются на боль в груди. Но стоит одному сменить другого, как неприятные ощущения первого постепенно проходят. Очевидно, что Резонансметр не может держать на крючке более одного человека разом. Это возвращает нас к необходимости найти единственного подходящего исполнителя. Что до боли, думаю, ничего серьезного, некоторый дискомфорт — приемлемая плата за открывшиеся перед нами возможности.
Сид закрыл глаза и сглотнул. Некоторый дискомфорт, значит!
Мы наконец нашли его. Его Эталонное Искажение алое, как нездешний рассвет. Очень красиво. Хотя мне больше по душе синий. Как глаза Лилианы.
— Лилиана никогда не любила тебя, папа, — произнес он вслух и отшвырнул тетрадь в угол.
Как и ожидалось, в записях отца не нашлось ничего о том, что сейчас творилось с Сидом, если не считать упоминаний о «некотором дискомфорте». В свое время он даже не обратил внимания на эти слова. Так глупо не рассчитать свои силы! А он-то надеялся, что просто упустил какие-то детали и непременно отыщет в тетради волшебный рецепт спасения от боли. Но рецепт был только один — сдаться и уступить Фрэнки.
Собственно, почему нет! Сид втянул его в это, перевернул его жизнь — и Сид же заберет ее! Разве он не должен поступать в соответствии со своими убеждениями? Важна лишь Симфония, все остальное не имеет значения. Кто-то падает и гаснет, кто-то живет дальше со шрамом от ожога. Если он физически не сможет быть исполнителем, ничего не поделаешь, придется заставить Фрэнки. Вот только жаль, что у бедняги даже нет своего Города. И жаль, что Город Сида его не дождется.
Он кое-как поднялся и пошел вслепую искать брошенную тетрадь — наследие отца все-таки не должно пылиться на чердачном полу. Вот только заниматься этим в темноте определенно не стоило: не успел он сделать и пяти шагов, как споткнулся о какую-то громоздкую конструкцию и упал во второй раз за сегодняшний день. Колено пронзила вспышка боли. Ругаясь, Сид сжался в комок и начал массировать больное место.
По мере того, как его глаза привыкали к темноте, вокруг начали вырисовываться очертания беспорядочно расставленных ящиков, сундуков и картонных коробок. Некоторые вещи просто лежали на полу — об один такой предмет он и споткнулся. Сид пригляделся внимательней к опасной находке и узнал в ней собственную детскую поделку, давным-давно позабытую: три кривых домика и две башенки, отличающихся друг от друга только размером, недоделанный макет города, склеенный из спичек.
Сид потянулся к нему, провел ладонью по нелепым фигуркам, собирая пыль, остановился на том месте, где что-то отчетливо было разрушено.
И тут в его голове всплыл бледный осенний день, такой же, как множество других, а потому — забытый; Сиду одиннадцать лет, Сильвии — четыре, Сид бегал в саду без разрешения, упал и ссадил себе оба локтя, а потом пришло Искажение, чуть не убившее его, и теперь он проводил день за днем, лежа в постели и сходя с ума от скуки. Книги надоели, прочие развлечения ему запретили в качестве наказания за непослушание, к фортепиано не подпускали — с такими-то ранами на руках! — поэтому все, что ему оставалось, — клеить из бумаги и спичек разные глупости, не требующие особого напряжения.