Но, возможно, стоит хотя бы извиниться? Верно, извиниться за свое скотское поведение в Сонном Доле, да и за сегодняшний вечер тоже. Рассказать всю правду. Можно написать письмо. А потом отдать Брэдли, чтобы тот вручил его Фрэнки, скажем, через пять лет, когда воспоминания о пережитом уже поблекнут; все равно этот проспиртованный кретин забудет. Но надежда останется. Да, как знать, может быть, настоящие чувства однажды дойдут по адресу?
Воодушевленный своей идеей, Сид схватил чистый лист бумаги и уселся писать. Нужные слова казались ему предельно ясными, но как только он попытался сказать их, его неожиданно понесло куда-то в сторону, изначальный посыл письма размылся, а сам его тон стал похож не то на жалобу и мольбу о спасении, не то на откровенное самолюбование. Мысли, стоявшие ровным строем, а теперь хаотично попрятавшиеся по углам, никак не получалось собрать, а те немногие из них, что все-таки просочились в письмо, выглядели жалко и неубедительно.
«Это все дурные слова. Неправильные, — подумал он, перечитав написанное. — Я никогда не был силен в выражении своих чувств. Мне проще посадить Сильвию на колени или погладить Фрэнки по голове, чем распинаться о своей любви к ним».
Он почувствовал себя бесконечно одиноким. За окном баюкала мир последняя в его жизни ночь, а он даже прощальное письмо единственному другу толково написать не смог. Сейчас, когда от него требовались все оставшиеся силы, он чувствовал себя маленьким мальчиком, готовым разреветься. Ему хотелось проснуться и оставить страх и боль позади. Ему хотелось, чтобы его спасли. Ну хоть кто-нибудь! Неужели никому его не жалко?
Он вздохнул, подгреб к себе папку с Симфонией, вытряхнул наружу листы с до боли знакомым нотным рисунком — впрочем, отчасти новым благодаря правкам Фрэнки. От волнения, слабости и бессонной ночи в глазах двоилось. Нотный стан истекал черной кровью. Болезненная белизна бумаги рвалась ввысь.
Мир замолк, остался только знакомый шепот-шелест в ушах: «Ты — хочешь — играть?»
Сид торопливо смял и швырнул на пол бесполезное письмо. Что за глупости? Дурацкие чувства, нелепые привязанности, детский страх смерти — что все это значило перед лицом вечности? Какое ему дело до подобной ерунды, если ему выпала честь сгореть в лучах звезды, едино сияющей для всех измерений? Симфония совершенна, и он будет последним ее исполнителем; последним ее сосудом; последним, кому она доверится и откроется. Они умрут, обнявшись, и Мнимое Зазеркалье похоронит их, а вместе с ними — весь искаженный мир.
Он прижал к груди заветную папку и закрыл глаза. Ему отчаянно захотелось, чтобы ноты снялись со своих мест и обняли его, въелись в него, вонзились в самое сердце; хотя они уже были там. Человек умирал, и на его место приходил исполнитель. Ничтожная пустота его натуры мгновенно оказалась заполнена сладким томлением в предчувствии красоты. Рвущийся наружу свет рвал его на части, и сама боль струилась по жилам раскаленной лавой, жгучая и сияющая.
Он поехал бы в Мнимое Зазеркалье прямо сейчас, но умирающий человек внутри напомнил ему, что в этом мире еще не все дела окончены. Отложив Симфонию в сторону, он вернул человека на место — почему бы не отдать ему его жалкое тело еще на несколько минут? — и отправился к комнате Фрэнки, чтобы оставить Брэдли последние инструкции.
Для всех он просто уедет. Надолго, но не навсегда, конечно: если Сильвия не будет верить, что однажды они увидятся, она сильно расстроится. Вечная разлука равнозначна смерти. И даже Фрэнки не должен ничего заподозрить, а этого добиться трудно. Сид уже разослал письма знакомым, в которых намекал, что отправляется путешествовать по миру и, возможно, долго не вернется, предупредил и Сильвию, что на днях может уехать. Брэдли тоже не знал всей правды, хоть и считал себя посвященным в курс дела.
Сид вызвал его коротким стуком в дверь, при этом сам остался снаружи, — чувствовал, что не выдержит взгляда Фрэнки. Брэдли вышел, устало потирая глаза.
— Как он? — спросил Сид и сразу пожалел, что сказал это: лучше и не знать, только расстраиваться и винить себя лишний раз!
— Никак, — Брэдли пожал плечами. — Вредничает и хнычет.
— Значит, мой маленький розыгрыш удался. — На мгновение Сид смешался: его кольнуло осознание, что вечером он видел Фрэнки в последний раз в жизни. — Отлучись на часик где-то в семь утра, а потом вернись и скажи ему, что я наврал насчет того, что случилось в Сонном Доле. Я просто мерзавец, который хочет изощренно отомстить за сестру, вот и решил отдать его Резонансметру, хотя Симфонию можно исполнить и на фортепиано. Ты поспеваешь за мной?
— Резонанс… метру, — послушно повторил Брэдли. — У меня сейчас голова лопнет!
— Мне очень жаль. Потом скажи, что моя подлость возмутила тебя, и ты со мной поговорил по-свойски. Ну там парочку зубов выбил. А я не вынес всего этого и позорно сбежал. Уехал в неизвестном направлении. А потом предложи ему исполнить Симфонию на рояле. Он должен помнить ее наизусть, у него получится. Пусть исполнит. Пусть поверит, что последствия, какими бы они ни были, — его заслуга. Уяснил?
Брэдли кивнул, непонимающе глядя на него.
— Будь убедительным, особенно в той части, где я мерзавец, — наказал Сид напоследок. — Ты же актер, полагаюсь на тебя.
— Хорошо, я сделаю, как ты говоришь.
— Спасибо. Тогда я могу идти с чистой совестью. Прощай, — и Сид крепко сжал его руку.
— Куда бы ты там ни шел, ты ведь вернешься? Мы сейчас просто разыгрываем и пугаем Фрэнки, а потом пойдем все вместе пить? Да?
— Да. Просто он должен быть наказан за свое поведение. Ну, мне пора.
— Только попробуй и в самом деле куда-нибудь уехать с концами! Ты мне еще ящик выпивки должен и новую пижаму! — крикнул Брэдли ему вослед.
Сид сгорбился и поплелся дальше по коридору. Папка, которую он держал в руках, налилась свинцовой тяжестью. Вот спальня Сильвии, но он пройдет мимо. Пройдет мимо. Пройдет. Мимо.
Он остановился, вздохнул и осторожно толкнул дверь.
Сильвия спала, свернувшись калачиком и обнимая подушку. Когда-то на ее месте были плюшевые зайцы, щенки, медвежата, каждый месяц что-то новое. Родители не баловали Сильвию вниманием и пытались откупиться игрушками. Она боялась темноты, а присутствие зверят успокаивало ее. Но порой ночные шорохи становились невыносимы, и тогда она убегала к Сиду. Они спали до утра, обнявшись, а потом получали привычную взбучку за «непристойное поведение». Так продолжалось, пока Сильвии не исполнилось тринадцать. Детские страхи ушли, а с ними и необходимость спать вместе с братом, но она все еще бегала к нему по ночам, когда была чем-то расстроена и хотела выплакаться. Потом и эта потребность исчезла. По мере того, как Сильвия росла, они все больше отдалялись друг от друга; а теперь она уже совсем взрослая, но по-прежнему спит так по-детски, обняв подушку.
Сид нежно улыбнулся ей, протянул руку и дотронулся до ее лица. Он не хотел тревожить ее сон. Ему не нужно было слов, слез, объятий. Просто увидеть ее, коснуться ее в последний раз. Он провел пальцами по ее щеке, потом наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Фрэнки, — пробормотала Сильвия и улыбнулась во сне.
Сид отшатнулся в сторону. На мгновение ему стало обидно, что его прощальную ласку присвоил Фрэнки, но потом он рассмеялся про себя: конечно, влюбленная девушка думает и мечтает отнюдь не о старшем брате. Он прогнал ревнивую мысль, что раньше она бы ни с кем его не спутала, взглянул на Сильвию в последний раз и бесшумной тенью выскользнул из комнаты.
Этот мир принадлежал Фрэнки, и вся любовь Сильвии теперь тоже досталась ему. Само существование Сида уже стиралось и замещалось. Он — ошибка, которая должна исчезнуть вслед за ошибочной реальностью. Дети выросли. Пути разошлись. Связь оборвалась.
Когда он вышел на улицу, уже начало светать. Прохладный воздух забрался за шиворот, освежил пылающее тело и сонные мысли. Утро обещало быть ясным.
Он хотел привести себя в порядок перед исполнением, но потом решил, что это слишком утомительно и не имеет никакого смысла. Не все ли равно, в каком виде умирать? Он даже не сменил рубашку с расползшимся на груди кровавым пятном. Только старательно завязал волосы в пучок, подобрав все до последней пряди, — они не должны мешать во время исполнения. Впрочем, на улице их сразу растрепал ветер.